Внезапно Пол подхватил ее на руки и понес через всю гостиную к простенку у окна, понес с такой легкостью, будто она была малым ребенком. Жанна обняла его за шею, на ощупь такую же могучую и крепкую, как ствол дерева, и принялась гладить мускулы, которые переливались у него на спине под пальто из какого-то гладкого материала. От него шел легкий кисловатый запах — пота и чего-то другого, что она не могла распознать, — запах мужчины, самца, никто из ее знакомых парней так не пах, и этот запах сильно ее возбуждал. Он поставил ее на пол, но не выпустил из могучих рук, привлек к себе и начал гладить груди сквозь тонкую блузку, потом умело и быстро ее расстегнул, скользнул руками под блузку, подхватил груди ладонями и большими пальцами провел по соскам. Шершавая грубая кожа на подушечках его пальцев вызвала у нее прилив желания, она прижалась к нему.
Словно сговорившись, они одновременно начали сдирать друг с друга одежду. Она вцепилась в него сквозь брюки, он залез рукой ей под юбку, за резинку захватил в горсть трусики и сорвал их единым махом. У Жанны от такой дерзости занялся дух, она в страхе и ожидании приникла к нему. Осторожно просунув левую руку между ее ног, он едва не оторвал ее от пола, а правой мгновенно расстегнул и приспустил брюки. Затем обеими руками схватил Жанну за ягодицы, приподнял и насадил на свой инструмент.
Они вцепились друг в друга, как дикие звери. Жанна карабкалась вверх по стволу его тела, зажав его бедра коленями, обхватив руками шею, словно заблудившееся дитя. Он же все глубже проникал в Жанну, прижав ее к стене; какой-то миг они неловко боролись друг с другом, как в рукопашной, но потом нашли общий ритм и начали трудиться в согласии. Их тела сближались и отступали — партнеры в интимнейшем из всех танцев. Ритм становился все неистовее, музыка и весь мир были забыты, они стонали, и задыхались, и бились о стену, чтобы продлить эту страсть, и унеслись за пределы самой страсти, капля по капле и без сожаления испуская дух на изодранном оранжевом коврике.
Они неподвижно разметались на полу, не касаясь друг друга, их дыхание понемногу выравнивалось. Потом Жанна от него откатилась, закинула руку за голову и посмотрела на небо. Шли минуты; и он и она молчали.
Они поднялись и, повернувшись друг к другу спиной, привели себя в порядок. Жанна сдвинула шляпу набекрень, как раньше, первой проследовала по коридору и вышла на лестничную площадку. Пол запер дверь, Жанна вызвала лифт и смущенно отвернулась от Пола. Только что они предавались неистовой плотской утехе — и вот уже, покинув пустую квартиру, стали друг для друга чужими.
Жанна ощутила признательность, когда Пол повернулся и начал спускаться по лестнице, а не вошел с нею в лифт. Однако им волей-неволей пришлось снова встретиться в вестибюле. Интересно, что еще он может вытворить, подумала Жанна. Она шла впереди, он едва не наступал ей на пятки. Они миновали закрытое окошечко консьержки, оказались у дверей, вышли на улицу.
Их ослепило солнце, встретила парижская разноголосица. Пол сорвал с двери написанное от руки объявление о сдаче квартиры, скомкал и выбросил в сточную канаву. Они на миг замерли в нерешительности, затем повернули в противоположные стороны и разошлись, ни разу не оглянувшись.
Глава вторая
Все случилось так внезапно и быстро, совсем как изнасилование, только Жанна-то знала, что это не так. У нее все еще стоял в ноздрях его запах, она ощущала его крепкое тело, но чувствовала, что всего лишь приятно возбуждена и вконец ошеломлена. Она отказывалась этому верить. Как дико: она, оказывается, способна до конца раскрыться перед совершенно незнакомым мужчиной, приняв в себя его плоть и семя, а после отправиться на свидание с другим мужчиной, которого уверяла в своей любви, и ни словом не обмолвиться ему о случившемся. Несообразность всего этого ее волновала.
На вокзале Сен-Лазар было полно народу. Огромный купол отражал и усиливал пыхтение выпускаемого пара, беспорядочное шарканье тысяч подошв об асфальт платформ. Теперь вокруг все двигалось и шумело — грубая действительность, — тогда как раньше ей довелось испытать ощущение остановившегося времени и воплощение любовных фантазий.
Жанна купила в кассе перронный билет и прошла на платформу. Она пробиралась против движения, высматривая Тома в толпе. Интересно, подумалось ей, заметит ли он в ней какую-то перемену. Знакомые частенько рассуждали о его сверхъестественной проницательности. Это ее немного тревожило, хотя в такой огромной толпе ее тайне не грозило разоблачение.
Она привстала на цыпочки, выглядывая Тома, и не обратила внимания на молодого человека в джинсовой куртке, который подобрался к ней сзади и начал снимать черной ручной камерой «Аррифлекс». Рядом с оператором присел на корточки худой мужчина в наушниках и с портативным магнитофоном «Награ» на ремне через плечо. В руке он держал микрофон и поворачивал его рыльце в разные стороны, фиксируя фоновые шумы. За ними стояла помощница режиссера со стопкой листов. Другие пассажиры и встречающие останавливались поглазеть на съемку, но высматривавшая Тома Жанна не догадывалась о том, что происходит у нее за спиной.
Наконец она его углядела. На нем были короткая кожаная куртка с меховым воротником, яркий желто-зеленый «эскотский» длинный шарф и расклешенные брюки. Он выглядел моложе своих двадцати пяти, у него были черные волосы, аккуратно подстриженные и расчесанные, раскованная пружинистая походка, а улыбка — открытая и невинная, как у маленького мальчика.
Жанна пробилась сквозь толпу и бросилась ему на шею. Его объятия на миг показались ей сдержанными, даже братскими — по сравнению с неуступчивостью могучих рук и плеч Пола. В эту минуту локомотив, у которого они стояли, дал задний ход и пустил струю пара. Жанна увернулась и только тут увидела съемочную группу.
Удивленная, она высвободилась из объятий Тома.
— Они что, обознались или как? — спросила она с явным раздражением.
Том повернулся к камере с горделивой улыбкой. Он был режиссером до мозга костей, создателем фильмов, достойным учеником Трюффо и Годара[3], и в основе его документальной манеры — французы называют ее cinema verite[4] — лежал метод непосредственной съемки скрытой камерой, для чего он, бывало, с готовностью пускался даже на обман. Для Тома истина заключалась в шестнадцатимиллиметровой пленке, крутящейся со скоростью двадцати четырех кадров в секунду. Он являл собой утонченного voyeur[5], предпочитавшего общаться с жизнью через объектив камеры. В этом смысле он был прямой противоположностью Полу.
— Это кино, — объяснил он, — а они — моя съемочная группа. Мы делаем фильм.
Он легко коснулся губами губ Жанны; в этом его жесте было нечто озорное.
— Когда я тебя целую, из этого можно сделать кино.
Он тронул ее волосы.
— Когда я тебя ласкаю, из этого тоже можно сделать кино.
Воодушевившись, он было пустился в рассуждения о тонкостях своего видения мира. Жанна вернула его на землю.
— Хватит! — потребовала она и замахала руками, отгоняя группу.
— Это мои ребята, — возразил Том, — я же тебе сказал.
И, словно это все объясняло, Том поднял чемодан и повел Жанну к концу платформы, сопровождаемый съемочной группой.
— Послушай, — сказал он, — я снимаю фильм для телевидения. Называется «Портрет девушки», и эта девушка — ты.
— Нужно было спросить у меня разрешения.
Звукооператор подобрался ближе и подсунул Жанне микрофон.
— Да, — ответил Том, огорченный тем, что она не сумела воздать должное его изобретательности. — Вероятно, мне показалось забавным начать с того, как девушка приходит на вокзал встречать своего жениха.
3
Трюффо Франсуа (1932-1984) и Годар Жан-Люк (р. 1930) — выдающиеся режиссеры, мастера послевоенного французского кинематографа «новой волны».