Игрейна с улыбкой взглянула на девушку у своих ног.
— Потому что иначе был бы муж для моей маленькой Гвиневеры.
— Ну, я уверен, — сказал я, — что найти ей мужа — дело нетрудное.
— Да, но такого подходящего! — вздохнула королева, а юная фрейлина изогнула в улыбке губы и опустила ресницы.
— Если ты допустишь гадание о будущем в твоем присутствии, королева, то рискну предсказать ей нового жениха, столь же блестящего, и притом очень скоро.
Я говорил это в шутку, из чистой галантности, и сам удивился, услышав в своем голосе слабый, но отчетливый призвук серьезного пророчества.
Но ни та, ни другая ничего не заметили. Королева протянула мне руку и пожелала доброй ночи, а фрейлина, распахнув передо мною двери, низко и грациозно присела.
7
— Ребенок — мой! — горячо говорил Артур. — Только подсчитай. Я слышал, как об этом сплетничали в караульне: они-то меня не видели, но я находился рядом. Речь шла о том, что к Крещению она была уже брюхата и повезло ей, что успела подцепить Лота, теперь можно будет выдать его за семимесячного. Мерлин, ты знаешь не хуже меня, что под Лугуваллиумом он к ней и близко не подходил. До битвы его не было в городе, а в ночь после битвы… в ту самую ночь как раз… — Он осекся, задохнувшись, и, взметнув полами королевских одежд, снова заходил из угла в угол.
Было уже далеко за полночь. Шум городского празднества немного утих, приглушенный предрассветным холодом. В королевских покоях догорали свечи в оплывах ароматного воска. А от нагоревшего фитиля в лампе шел, смешиваясь со свечным ароматом, тяжелый чадный дух.
Резко повернувшись на каблуках, Артур подошел и встал передо мной лицом к лицу. Он снял с головы корону и с шеи цепь в драгоценных каменьях и отложил королевский меч, но остался в роскошном коронационном одеянии, только скинул и бросил на стол подбитую мехом мантию, и в свете лампы алые складки стекали на пол, словно струи крови. Дверь в опочивальню стояла раскрытая, мне было видно постеленное королевское ложе, но Артур, несмотря на поздний час, не выказывал признаков усталости. В каждом его движении кипела нервная энергия.
Но, овладев собой, он заговорил спокойно и неторопливо:
— Мерлин, когда мы беседовали с тобой ночью о том, что произошло… — Он не договорил, задохнулся и приступил снова с отчаянной прямотой: — В ту ночь, когда я совершил с Моргаузой грех кровосмешения, я спросил у тебя, что будет, если она зачала. Я помню, что ты мне ответил. Очень хорошо помню. А ты?
— Я тоже, — неохотно признался я. — Я тоже хорошо помню.
— Ты сказал: «Боги ревнивы, они завидуют людской славе. Каждый человек носит в себе семя своей погибели, всякой жизни наступает предел. И ныне ты сам положил такой предел для себя самого».
Я молчал. Он смотрел мне прямо в глаза настойчивым, бесстрашным взглядом, к которому мне предстояло привыкнуть.
— То, что ты мне тогда сказал, это правда? Ты произнес прорицание или просто искал слова, чтобы успокоить меня перед событиями следующего дня?
— Нет, это правда.
— То есть, если она родит, ты провидишь, что в этом ребенке будет моя погибель?
— Артур, — сказал я, — прорицание нельзя понимать так прямо. Произнося те слова, я не знал — в том смысле, как люди обычно понимают знание, — что Моргауза обязательно понесет от тебя дитя и что в нем будет для тебя смертельная опасность. Я только знал, что, пока ты был с нею, птицы смерти сидели у меня на обоих плечах, давили меня к земле и пахло падалью. Камень лег мне на сердце, и мне виделась смерть, соединяющая тебя с этой женщиной. Смерть и предательство. Но в чем это выразится, я не знал. Когда же понял, дело уже было сделано, и осталось только ждать, что пожелают ниспослать нам боги.
Артур снова заходил по комнате, приблизился к дверям в опочивальню, молча постоял, привалясь спиной к дверному косяку и не глядя в мою сторону, потом расправил плечи и обернулся. Решительными шагами подошел к столу, сел и, подперев подбородок кулаком, встретился со мною взглядом. Во всех его движениях была, как всегда, плавность и сила, но я, так хорошо знавший его, видел, как натянута узда. Речь его тоже звучала спокойно:
— Ну вот, теперь мы знаем, что птицы-стервятницы не ошиблись. Она и вправду понесла. Но ты в ту ночь сказал мне еще кое-что. Ты сказал, что грех мой совершен в неведении и что на мне вины нет. Что же, кара без вины?
— Так бывает нередко.
— Грехи отцов?
Я узнал слова из священной книги христиан.
— Да, — ответил я, — Утеров грех на тебе.
— А теперь мой на этом ребенке?