1995 год
«На теневой узор в июне на рассвете…»
На теневой узор в июне на рассвете,
На озаренный двор, где женщины и дети,
На облачную сеть, на лиственную прыть
Лишь те могли смотреть, кому давали жить.
Лишь те, кому Господь отмерил меньшей мерой
Страстей, терзавших плоть, котлов с кипящей серой,
Ночевок под мостом, пробежек под огнем —
Могли писать о том и обо всем ином.
Кто пальцем задевал струну, хотя б воловью,
Кто в жизни срифмовал хотя бы кровь с любовью,
Кто смог хоть миг украсть — еще не до конца,
Того прижала пясть верховного Творца.
Да что уж там слова! Признаемся в итоге:
Всем равные права на жизнь вручили боги,
Но тысячей помех снабдили, добряки.
Мы те и дети тех, кто выжил вопреки.
Не лучшие, о нет! Прочнейшие, точнее.
Изгибчатый скелет, уступчивая шея —
Иль каменный топор, окованный в металл,
Где пламенный мотор когда-то рокотал.
Среди земных щедрот, в войне дворцов и хижин,
Мы избранный народ — народ, который выжил.
Один из десяти удержится в игре,
И нам ли речь вести о счастье и добре!
Те, у кого до лир не доходили руки,
Извлечь из них могли божественные звуки,
Но так как их давно списали в прах и хлам,
Отчизне суждено прислушиваться к нам.
А лучший из певцов взглянул и убедился
В безумии отцов — и вовсе не родился,
Не прыгнул, как в трамвай, в невинное дитя,
Свой бессловесный рай за лучшее сочтя.
1999 год
«Как всякий большой поэт, тему отношений с Богом он разворачивает как тему отношений с женщиной.»
А.Эткинд
В общем, представим домашнюю кошку, выгнанную на мороз.
Кошка надеялась, что понарошку, но оказалось — всерьез.
Повод неважен: растущие дети, увеличенье семьи…
Знаешь, под каждою крышей на свете лишние кошки свои.
Кошка изводится, не понимая, что за чужие места:
Каждая третья соседка — хромая, некоторые — без хвоста…
В этом она разберется позднее. Ну, а пока, в январе,
В первый же день она станет грязнее всех, кто живет во дворе.
Коль новичок не прошел испытанья — не отскребется потом,
Коль не сумеет добыть пропитанья — станет бесплатным шутом,
Коль не усвоил условные знаки — станет изгоем вдвойне,
Так что, когда ее травят собаки, кошки на их стороне.
В первый же день она скажет дворовым, вспрыгнув на мусорный бак,
Заглушена гомерическим ревом местных котов и собак,
Что, ожиданием долгим измаян — где она бродит? Пора!—
К ночи за нею вернется хозяин и заберет со двора.
Мы, мол, не ровня! За вами-то сроду вниз не сойдет человек!
Вам-то помойную вашу свободу мыкать в парадной вовек!
Вам-то навеки — полы, батареи, свалка, гараж, пустыри…
Ты, что оставил меня! Поскорее снова меня забери!
Вот, если вкратце, попытка ответа. Спросишь, платок теребя:
«Как ты живешь без меня, вообще-то?» Так и живу без тебя —
Кошкой, обученной новым порядкам в холоде всех пустырей,
Битой, напуганной, в пыльном парадном жмущейся у батарей.
Вечер. Детей выкликают на ужин матери наперебой.
Видно, теперь я и Богу не нужен, если оставлен тобой,
Так что, когда затихает окраина в смутном своем полусне,
Сам не отвечу, какого хозяина жду, чтоб вернулся ко мне.
Ты ль научил меня тьме бесполезных, редких и странных вещей,
Бросив скитаться в провалах и безднах нынешней жизни моей?
Здесь, где чужие привычки и правила, здесь, где чужая возня,—
О, для чего ты оставил (оставила) в этом позоре меня?!
Ночью все кошки особенно сиры. Выбиты все фонари.
Он, что когда-то изгнал из квартиры праотцев на пустыри,
Где искривились печалью земною наши иссохшие рты,
Все же скорее вернется за мною, нежели, милая, ты.