1992 год
«Кое-что и теперь вспоминать не спешу…»
«Только ненавистью можно избавиться от любви, только огнем и мечом.»
Дафна Дюморье
Кое-что и теперь вспоминать не спешу —
В основном, как легко догадаться, начало.
Но со временем, верно, пройдет. Заглушу
Это лучшее, как бы оно ни кричало:
Отойди. Приближаться опасно ко мне.
Это ненависть воет, обиды считая,
Это ненависть, ненависть, ненависть, не
Что иное: тупая, глухая, слепая.
Только ненависть может — права Дюморье —
Разобраться с любовью по полной программе:
Лишь небритая злоба в нечистом белье,
В пустоте, моногамнее всех моногамий,
Всех друзей неподкупней, любимых верней,
Вся зациклена, собрана в точке прицела,
Неотрывно, всецело прикована к ней.
Получай, моя радость. Того ли хотела?
Дай мне все это выжечь, отправить на слом,
Отыскать червоточины, вызнать изъяны,
Обнаружить предвестия задним числом,
Вспомнить мелочи, что объявлялись незваны
И грозили подпортить блаженные дни.
Дай блаженные дни заслонить мелочами,
Чтоб забыть о блаженстве и помнить одни
Бесконечные пытки с чужими ключами,
Ожиданьем, разлукой, отменами встреч,
Запашком неизменных гостиничных комнат…
Я готов и гостиницу эту поджечь,
Потому что гостиница лишнее помнит.
Дай мне выжить. Не смей приближаться, пока
Не подернется пеплом последняя балка,
Не уляжется дым. Ни денька, ни звонка,
Ни тебя, ни себя — ничего мне не жалко.
Через год приходи повидаться со мной.
Так глядит на убийцу пустая глазница
Или в вымерший, выжженный город чумной
Входит путник, уже не боясь заразиться.
1995 год
«Как-то спокойно я вышел из ада…»
Как-то спокойно я вышел из ада,
Ужас распада легко перенес.
Только теперь заболело как надо.
Так я и думал. Отходит наркоз.
Выдержал, вынес — теперь настигает:
Крутит суставы, ломает костяк…
Можно кричать — говорят, помогает.
Господи, Господи, больно-то как!
Господи, разве бы муку разрыва
Снес я, когда бы не впал в забытье,
Если бы милость твоя не размыла,
Не притупила сознанье мое!
Господи Боже, не этой ли мукой
Будет по смерти томиться душа,
Вечной тревогой, последней разлукой,
Всей мировою печалью дыша,
Низко летя над речною излукой,
Мокрой травой, полосой камыша?
Мелкие дрязги, постылая проза,
Быт — ненадежнейшая из защит,—
Все, что служило подобьем наркоза,
Дымкой пустой от нее отлетит.
Разом остатки надежды теряя,
Взмоет она на вселенский сквозняк
И полетит над землей, повторяя:
«Господи, Господи, больно-то как!»
1995 год
Раньше здесь было кафе «Сосиски».
Эта столовка — полуподвал —
Чуть ли не первой значится в списке
Мест, где с тобою я пировал.
Помню поныне лик продавщицы,
Грязную стойку… Входишь — бери
Черного хлеба, желтой горчицы,
Красных сосисок (в порции — три).
Рядом, у стойки, старец покорный,
Кротко кивавший нам, как родне,
Пил неизменный кофе цикорный —
С привкусом тряпки, с гущей на дне.
Рядом был скверик — тополь, качели,
Летом пустевший после шести.
Там мы в обнимку долго сидели:
Некуда больше было пойти.
Нынче тут лавка импортной снеди:
Датское пиво, манговый сок…
Чахнет за стойкой первая леди —
Пудреный лобик, бритый висок.
Все изменилось — только остался
Скверик напротив в пестрой тени.
Ни продавщицы больше, ни старца.
Где они нынче? Бог их храни!
Помнишь ли горечь давней надсады?
Пылко влюбленных мир не щадит.
Больше нигде нам не были рады,
Здесь мы имели вечный кредит.
…Как остается нищенски мало
Утлых прибежищ нашей любви —
Чтобы ничто не напоминало,
Ибо иначе хоть не живи!
Помнить не время, думать не стоит,
Память, усохнув, скрутится в жгут…
Дом перестроят, скверик разроют,
Тополь распилят, бревна сожгут.
В этом причина краха империй:
Им предрекает скорый конец
Не потонувший в блуде Тиберий,
А оскорбленный девкой юнец.
Если ворвутся, выставив пики,
В город солдаты новой орды,—
Это Создатель прячет улики,
Он заметает наши следы.
Только и спросишь, воя в финале
Между развалин: Боже, прости,
Что мы тебе-то напоминали,
Что приказал ты нас развести?
Замысел прежний, главный из главных?
Неутоленный творческий пыл?
Тех ли прекрасных, тех богоравных,
Что ты задумал, да не слепил?