Они не просто житейский вопрос обсуждают. Что можно рекомендовать человеку, который проснулся в прошлом? Слишком много аналогий с фантастическими фильмами и ни одного разумного объяснения. Чем настойчивее она пыталась сформулировать объяснение, тем сильнее путалась, доходила до ужаса, становилось все очевиднее, что поиски причин лишены логики, потому что все происходящее само по себе алогично. Пытаясь найти причины ее нового положения, можно очень скоро расстаться с рассудком. Отец прав, оставалось только принять происходящее, как есть. Просто смотришь фильм. Как часто в фильмах все становится на свои места лишь в конце!
Это обычный принцип жизни. От тебя вроде бы зависит все, и в то же время — ни черта!
Разве что ее сознанию сорок лет, а телу — пятнадцать!
— А ты, — спросила она. — Ты смирился? Год назад, если бы не операция, ты был бы на ликвидации в первых рядах!
— И счел бы это долгом, — сказал он.
— Да, но… прости этот эгоизм… зато мой отец жив и здоров!
Он трагично улыбнулся:
— Для меня это никак не связано с карьерным пылом. Хорошая служба всегда означала возможность позаботиться о людях… Смирение. Что еще мне осталось? Я болен и дни мои сочтены.
— Это не правда, — возразила она. — У тебя десятки лет впереди!
— Невообразимо долго, — он с сомнением покачал головой.
— И даже больше, если выберешься из депрессии…
— Я не желаю говорить на эту стариковскую тему…
— К сожалению, ты ошибаешься. Не только военные отставники чувствуют себя за бортом… Как тебе детские депрессии? Это, кстати, основной недуг моего времени — все необходимое в кармане, но в душе пустота.
— Что значит, все необходимое в кармане? — удивился он.
— Целый мир.
— Целый мир в кармане? — Отец недоверчиво наморщился. — Кому нужен весь мир в кармане? Если у тебя есть все, то больше незачем жить… Это еще хуже, чем когда нет ничего. Я не понимаю, как можно уместит целый мир в кармане. Дитя, это был бы конец света, поверь мне! Я думаю, случилась какая-то подмена, заставившая вас думать, что весь мир лежит у вас в кармане. Но никогда такого не будет на самом деле. — Он покачал головой. — Это не депрессия, это обман, который каждый чувствует, даже не понимая того. У вас забрали стремление развиваться, двигаться навстречу миру — вот что страшно. Самая ужасная нереализованность — это та, что заставляет поверить, будто путей реализации не существует! В моем случае — жизнь, перепланировать которую не суждено, разве что вернуться в прошлое… Я не в унынии, я в тупике.
— Но твоя жизнь не кончена, — возразила Лера, — а пути для реализации существуют. Ты мог бы написать книгу.
— Книгу? — На его лице отразилось откровенное изумление. — О чем?
— О чем угодно. Ты мог бы много полезного оставить потомкам.
Он слабо качнул головой:
— Мне трудно представить себя писателем…
Затем, после минутного молчания, неловко поинтересовался:
— К тебе сегодня кто-то приходил?
Лера готова была расшибить лоб о край стола, настолько расстроило ее это напоминание.
— Глупо было надеяться, что ты ничего не услышишь!
— Этот парень… докучает тебе?
— Пустяки! Просто школота, что с него возьмешь? А мне как раз ухажера и не хватало для полного веселья.
— Значит, ты ему нравишься? — продолжал отец.
— Папа, он моего сына младше на два года! Ты представляешь, какими глазами я на него смотрю?
От его прямого взгляда ей сделалось не по себе.
— Валерия, этот юноша видит только хорошенькую девушку, — заметил он серьезно. — И больше никого другого. Не разбивай ему сердце.
Лера тяжело сглотнула.
Отец не только слышал, как она спровадила парня, но и понял, что она нарочно унизила его. И тут же заерзало, затыкалось что-то мерзкое в душе. Она опустила глаза, бессознательно изучая красные квадраты на клеенке, которые еще вчера, на этом же месте, ритмично обводила ногтем мать. Они показались ей до того отчетливыми, многомерными, въедались в глаза…
— А пицца мне понравилась, честно, — сказал отец. — Я почти все съел, как видишь. Это при учете, что от моих таблеток аппетит пропадает вовсе. Так что — лучшего комплимента ты нигде не услышишь.
Лера благодарно улыбнулась ему.
— Но сейчас меня зазывно манит койка, и я не в силах противиться, — признался он устало.
Улыбался он скромно, как будто не решался проявить эмоции полностью, или как человек, которому болят зубы. Лицо его мгновенно покрывалось морщинками — такими резкими, безжалостными, необратимыми. Его печальное до немоты лицо, так напоминающее Пьеро! — она ведь забыла его, совершенно забыла!
В груди разлился кипяток, ошпарил до самих позвонков и плавно перешел в длинный душевный спазм…
Отец поднялся, придерживаясь пальцами за стол:
— Что же касается Люси, — пояснил он, — у этой женщины нет ни семьи, ни близких, и в этом смысле ей очень не повезло. Но натура она простая, без дурных помыслов. Ей нужно делиться с кем-то заботой…
Он уже почти скрылся в дверном проеме, но замешкался, обернулся и еще раз взглянул на нее.
— Валерия, ты импульсивный человек, но не глупый. Давление жизни и разочарование сделали свое дело… Я не художник, но могу представить, что за пытка — вместо творчества составлять планы захвата, вместо созидания — бежать в атаку. Самонасилие не приносит побед. Когда-то я тоже думал, что выживает сильнейший. А потом оказалось, что жить можно даже с искусственным клапаном в сердце… Вопрос в другом — для чего ты живешь, для чего ты хочешь жить. Иногда на решение этой задачи уходит целая жизнь, а бывает даже этого мало… Ты должна не злиться, а радоваться тому, что ты здесь. Вернуть самое себя практически невозможно. Это сложный путь. Да, — он задумчиво опустил голову и вышел из кухни. — Очень сложный…
— 27
Все им сказанное подействовало на Леру слишком сильно, понадобилось время, чтобы прийти в себя. В голове все еще шевелилась какая-то неугомонная магма, пытаясь клокотать и возмущаться, но степень ее воздействия оставалась слишком ничтожной.
Каким бесценным бывает момент, когда кто-то бросает тебе канат и вытаскивает из пучины сомнений и заблуждений. Сама она могла убеждать себя в том не раз, но только в крайние моменты смирения и усталости. Но никогда, никогда бы не решилась по-настоящему, до конца принять действительность. Валерия Черноус — акула моды — не принимает чужие правила игры! И не важно с кем идет спор — хоть с самой судьбой! Даже если ситуация заставит биться в глухие ворота, она будет делать это с долбящим упорством барана.
Но ты уже не акула моды, мастер эпатажа, скандалистка всех мастей!
Вот ведь в чем дело. Ты школьница, которая живет в Совдепии, знать не знает о сезонах моды, о пиар-компаниях, о бескомпромиссных законах шоу-бизнеса, экономических бумах и кризисах.
Ты прошла этот путь от начала и до конца. Два десятка лет хватило вполне. Все закончилось трагично.
И будь это второй шанс, или возмездие — все не важно уже. Ты — девочка-подросток, как точно выразился отец, и другого пока не дано.
Это не значило, что Лера совсем успокоилась и мгновенно приняла все, как есть, скорее, находилась под влиянием отрезвляющих фактов, приглушивших сознание, но вся их прелесть еще не просочилась насквозь.
Ведь тогда, в последний свой миг, она так и не примирилась с потерей той яркой и стремительной жизни, за которую не просто боролась, а перегрызала глотки.
Так или иначе, она в проигрыше. А проигравший принимает правила игры.
Все это понимание тоже вряд ли стелилось ровно, как прописные буквы на бумагу. Все больше символы и вспышки мелких прозрений мелькали в ее голове, а мысли так и не успевали округлиться. При этом даже на какую-нибудь деятельность переключиться не получалось. Разве что совсем уж механический труд, вроде мытья посуды. Все прочее она то начинала, то тут же бросала. Брала что-то в руки, не зная зачем. Бродила из угла в угол по комнате: то садилась, то вскакивала, то вдруг оказывалась на кухне, то зависала у окна. И не сказать, что погружалась в тонкое витки раздумий, но в пространстве совершенно отсутствовала; вздрагивала от скрипа половиков под ногами или окрика за окном, однако перестала слышать соседское радио. Даже не сразу ощутила мандраж по всему телу, а только когда открыла шкаф и неосознанно потянулась за чем-то теплым. Но стояла так очень долго, ничего не видя перед собой.