Когда папка клиентки маркировалась таким образом, здесь, скорее всего, имелся в виду не штамп в паспорте, а социальный статус женщины.
Пометка являлась обязательной, ведь те, у кого стояло «С» – «свободная», как раз и являлись целевой аудиторией для подобных поездок.
Вообще, Алисино семейное положение, которое, казалось бы, должно было совсем меня не волновать, оставляло кучу вопросов.
Спросить в лоб у Гриши, мол, кто там у нее и что, – ну это было бы верхом наглости с моей стороны.
Да и не исключено, что он и сам не знает!
Про детей же Алиса никогда не говорила вообще – ни про своих, ни про чужих.
Я в лоб не спрашивал, но был уверен в том, что их у нее нет.
Отсюда, по-видимому, и ее стервозность – природу ведь не обманешь!
Она нигде не работала, с ее слов, на дому, в мастерской, занималась написанием картин, и это занятие, насколько я понял, не приносило ей никакого дохода.
Одевалась она без «выпендрежа», но дорого, ездила на «Хёндай» представительского класса и ежемесячно оставляла в клубе довольно приличную сумму денег.
Кто-то должен был все это оплачивать.
Кто-то, к кому она спешила по вечерам, ведь после пяти она никогда не появлялась в клубе.
И еще она, как я заметил, часто пила какие-то таблетки, причем делала это всегда украдкой, повернувшись ко мне спиной и быстро запивая пилюлю водой.
В ее личном деле о проблемах со здоровьем не было сказано ни слова.
Как-то раз, когда она в перерыве между занятиями копошилась в своей сумке, у нее завибрировал мобильный, и она, явно чем-то озабоченная, мигом подхватилась и выпорхнула с телефоном из зала, в спешке забыв прикрыть до конца сумку.
Я воровато огляделся по сторонам и, сам не зная зачем, подсмотрел то, что было написано на картонной упаковке, угол которой торчал из сумки.
«Негрустин».
Тут же забив название этого препарата в поисковик «Яндекса», я выяснил, что это легкий антидепрессант.
Да вот, собственно, и все, что мне удалось узнать про Алису по истечении первого месяца наших с ней занятий.
Поэтому я был сильно удивлен ее желанию поехать на Кипр.
Во время нашего телефонного разговора я корректно уточнил: одна она планирует поехать или с семьей?
Она ответила, что да, одна.
Ну что ж… Я красочно расписал ей, как это здорово и полезно для здоровья – ездить с нами в эти чудесные туры!
12
Через год после операции швы неплохо бы подшлифовать лазером.
А если у доктора руки откуда надо растут, то вскоре после этого останется лишь бледная полоска на коже. А если этим местом не загорать, то и вовсе будет почти незаметно. Кто-то тут давеча кричал на женском форуме, что лазер – это больно.
Дебилки тупорылые, они просто не знают, что такое «больно»!
А что, если швов по телу почти с десяток?!
Не хотите ли, овцы, про них порассуждать?!
Первое время я просто отрицала себя.
Ну, смотрит на меня из зеркала какое-то чучело…
Но мой ад был не снаружи, мой ад был внутри.
Со временем я научилась выходить из него на волю, но это умение пришло ко мне далеко не сразу.
Сначала был долгий год кошмара полурастительной жизни без полноценного ощущения себя в собственном теле.
Жизнь без солнца.
Год, который я просто скомкала и отправила на помойку.
Николай Валерьевич начал свою работу с того, что было на тот момент для меня практически жизненно необходимым.
От сильного удара во время аварии у меня лопнул имплант в груди, поставленный еще года за три до этого, серьезно деформировался нос…
Вот с этого он и начал: сделал мне новую грудь и новый нос, про моделирование меня «идеальной» речь ведь вообще тогда не шла!
А потом, уж как-то очень быстро, сменился наш статус по отношению друг к другу.
И профессора уже было не остановить…
Первую мою операцию оплатила Ада.
Она же стала единственным, не считая профессора, человеком, который был рядом со мной на протяжении нескольких месяцев после того, что случилось.
Друзья-подружки, коллеги по работе, соседи по дому – все они, как порванные в клочья фотографии, разбросанные ветром, остались в прошлой, как будто и не моей, жизни.
В тот день шел дождь.
Уже теплый, уже летний…
Я смотрела на него через окно.
Меня туда просто не пустили!
Хоронили моих родителей только Ада и Николай Валерьевич.
Профессор, друг нашей семьи, пришел в больницу, в которую меня отвезли сразу после случившегося, и сказал: «Так надо. Так будет лучше».