– Помимо отца, она в Уайлдвуде была с кем-нибудь связана?
– Нет. Детство на Восточном побережье для нее как бы не существовало. И так продолжалось лет тридцать.
– Я посмотрю результаты вскрытия. Дайте мне сутки и номер вашего факса.
– Послушайте, лейтенант, вы можете подержать труп еще немного?
О'Шонесси подумала. Может, ей нужно самой переговорить с патологоанатомом?
– Да. Сколько времени вам потребуется на размышление?
– Недели полторы, не более.
– В морге полно работы, но я постараюсь сделать что смогу. Полторы недели продержим, если, конечно, не появится какая-нибудь родня и не заявит протест.
– Родня вряд ли появится. Но если что, дайте мне, пожалуйста, знать. Спасибо, лейтенант. Приятно было познакомиться.
– Взаимно.
О'Шонесси записала номер факса своего коллеги.
Створки на окне, выходящие в общую комнату, были открыты, и она видела, как сержант Макгир одной рукой держит у уха телефонную трубку, а другой катает по столу четвертак.
Сержант Макгир был высокий и кудрявый. Почти двенадцать лет прослужил детективом. Когда начальник подразделения ушел на пенсию, его стали считать первым кандидатом на эту должность. Однако О'Шонесси написала экзаменационное заключение лучше его, и городским властям не оставалось ничего иного, как доверить работу женщине.
О'Шонесси хорошо помнила, что сказал Лаудон в первый же день: «Подружись с Макгиром, остальное придет само собой. Он – заветный ключик к твоей успешной работе».
Войти в доверие к Макгиру оказалось легче, чем Келли ожидала. Он не страдал самомнением, и они хорошо сработались. Ему было безразлично, кто у него начальник – мужчина или женщина. С момента ее назначения О'Шонесси взяла за правило посвящать Макгира во все дела. Более того, она, не стесняясь личного состава, при всех спрашивала у Макгира совета. Она знала, как уважали его сослуживцы.
Пошла третья неделя, как Келли не взяла в рот ни одной сигареты. Утром Макгир пошутил: ребята готовы скинуться и купить ей блок. После воскресного происшествия с Энн Карлино Келли сделалась раздражительной. Понимала, что Макгир шутит, но ей чертовски не хотелось, чтобы мужчины подумали, будто их начальница сдала.
О'Шонесси потерла переносицу. Перед ней лежал доклад детектива Рэндалла об инциденте в приюте. Вроде ничего необычного, если учесть возраст Эндрю Марки и старческую рассеянность. И тем не менее…
Увидев, что Макгир закончил разговор, она нажала кнопку вызова.
– Макгир, – сказала Келли, – ты не поверишь…
8
В доме Черри Мур повисла тишина. Прошло больше месяца после ее возвращения из Питсбурга, а она еще не пришла в себя. По ночам мучили кошмары, хотя не такие длительные и страшные, как прежде, и сил они отнимали меньше. Скоро весна принесет солнечный свет и целительное тепло.
Зима – это ужасно, пусть в остальном жизнь складывается удачно. Черри пришла к этому выводу, будучи еще совсем молоденькой. Однажды в полушутку она сказала, что ей не хватает света. Однако это не было шуткой даже наполовину. Существует огромная, ощутимая, невыразимая разница между светом и тьмой, и она, слепая, чувствует ее. Чувствует, наверное, потому, что полжизни ее сознание получало зрительные образы от умирающих.
Конечно, Черри могла жить где угодно, в месте с более теплым климатом, но Филадельфия для нее – родной дом.
На каминной полке громко тикали старинные бельгийские часы. По обе их стороны стояли хрустальные бабочки. Такие же бабочки стояли в спальне, в кабинете, в солярии. Одно время она не могла пройти мимо, не потрогав, не погладив игрушку. Всякий раз, выходя с Бригемом или Пейном за покупками, Черри покупала новую бабочку. Потом увлечение стало менее навязчивым.
Она зевнула. В желудке заурчало. Надо бы поесть, выпить чашку чаю, поспать. Ей лучше спалось днем, Черри чувствовала, что отдыхает. Слава Богу, дни становятся длиннее.
Засыпая и просыпаясь, она слышала, как скребутся о рамы окна ветви клена, и вспоминала, как скреблись ветки клена, когда она была маленькая. На колени ей прыгнул котенок, прижал мордочку к ее груди.
Дом Черри стоял на бруклиновском берегу Делавэра. Из-за внушительного фасада агент по недвижимости полагал, что он выдержан в стиле барокко, но Пейн считал его готикой и назвал «за́мком Мур» – большой, темный, страшный. Неподходящее жилище для слепой одинокой женщины. Больше лестниц и переходов, чем во многих домах – комнат. Черри купила его за причудливую архитектуру, за просторный солярий и лужайку между ним и рекой. Здесь она чувствовала себя и в городе, и на природе одновременно. Засвистел ветер, вороша на столе страницы книги, набранной брайлевым шрифтом. В камине закрутилась зола – восьмиметровая дымовая труба втягивала ее наверх. Черри опустила котенка на пол и пошла в кухню, задевая локтями за косяки.
Над раковиной из нержавейки шелестели кружевные занавески, из приоткрытого окна дуло. Черри зажгла газ, поставила на него почерневший чайник и села на стул.
Когда же они закончатся, эти долгие одинокие дни, о Господи?
С минуты на минуту должен прийти Бригем. Милый мистер Бригем. Но даже его приход не всегда прогонял одиночество.
Прошлой ночью ей снился Карпович, полицейский капитан, с которым она познакомилась в Питсбурге. Поездка в Питсбург была единственной за последнее время вылазкой из добровольной ссылки. Тем самым она оказала услугу одной подруге и уступила настоятельным просьбам Джона Пейна почаще выбираться из дома. Черри взялась за эту работу еще и потому, что она была не трудной и не опасной. Ничто никому не угрожало. Дело не касалось человеческой жизни. Либо она разгадает тайну женщины, пропавшей без вести тридцать лет назад, либо нет.
Значительная часть работы Черри носила спокойный характер. Где она только не побывала, помогая археологам и искателям сокровищ! Далеко-далеко от повседневной жизни и повседневной смерти, от таких географических точек, как Оахака на юге Мексики, от Уолнат-Ридж в Арканзасе и Норвича в Коннектикуте. В самых экзотических местах.
Ей снилось, как Карпович стоит в поле и грустными глазами смотрит на экскаватор, поднимающий бетонную емкость. Потом один из зубьев ковша подцепляет потертый чемодан, и столпившиеся вокруг зеваки видят, как оттуда что-то вываливается вниз. Черри тоже заглядывает в зияющую яму и видит черный пластиковый мешок с надписью «Питсбургская клиника общей терапии». Из прорехи в мешке показывается лицо красивой женщины с каштановыми волосами, лицо, которое постоянно видится ей на ветровом стекле. Страшное, зловещее зрелище.
Сон был навеян, конечно, письмом, его вчера прислал Карпович. Мистер Бригем подробно описал полароидную фотографию поместья, длинный кадиллак на дороге, стадо овец в поле за домом. На обороте снимка было написано: «„Дубовые дали“, 1969 год».
Карпович нашел фотографию в доме. «Как он внимателен», – улыбнувшись, подумала Черри.
Мистер Бригем, отставной адмирал, много лет назад овдовел. Жил он рядом, в солидном доме, увитом плющом, и преподавал политологию в Питсбургском университете. Занятия у него днем, а вечерами непременно заглядывал к Черри, читал вслух присланные ей письма, выпивал чашку чаю или бокал своего любимого портвейна. Финансовые дела Черри вел специально приглашенный бухгалтер.
Большую часть писем составляли бессодержательные вздорные послания. Первое время она пыталась отвечать на письма, но вскоре поняла бессмысленность этого занятия. Десятки тысяч писем, большинство невскрытые, лежали в картонных коробках в подвале.
Обработка корреспонденции – почти таинственная процедура. Черри не знала, на чье письмо отзовется и кому поможет, а какое оставит без внимания. Она постоянно чувствовала себя виноватой. Ее удивительного дара не хватало в мире, полном бедствий и боли.