— Да потому, что тринадцать уже далеко за пределами человеческих возможностей, — пояснил Пронин.
Все понимали, что в обычных условиях на любого летчика нагрузи полтонны — не выдержит. Но в бою при душевном взрывном порыве свои законы.
В конце разбора полета Петр Воронин обратил внимание на подавленность Саши Сирадзе. Странно. Он с Шахом принял на себя основной удар вражеских истребителей и успешно их разбил. Во всяком случае печалиться у него не было никаких оснований.
— Что нос повесил? — спросил его Петр. — Двоих «фоккеров» с Шахом завалили. Или мало?
— Нормально, — с некоторым сожалением ответил Саша. — Не могу себе одного простить: хотел проследить, где упадет сбитый самолет, а другой фашист на этом меня подловил: успел всадить в мой «як» два снаряда.
— Вперед наука, — заметил Воронин, и все согласились.
Как изменилось теперь у наших летчиков понятие об оценке боя! Когда-то пробоины в самолетах от вражеских снарядов считались как бы отметками за доблесть, а теперь за ошибку, неудачу.
— Как Шах дрался? — спросил Петр у Сирадзе.
— Для первого раза очень неплохо. Даже одного «мессершмитта» подбил. А я лишь прикончил… — Саша взглянул на своего ведомого, стоявшего невдалеке. — Я настаивал, чтобы этот самолет был записан на него. Отказался. Поговорите с ним.
— Я хочу, чтобы моя первая победа была чистой, — отозвался Шахназаров. — Иначе, как я могу приобрести уверенность в бою? Подбить — это еще не уничтожить. Раненые в большинстве своем возвращаются в строй.
— Этот «мессер» давно на том свете, — сказал капитан.
— Вот пусть Сирадзе и берет его на себя. Я видел, как он врезал ему. Фашист рассыпался. Здорово!
Почувствовав усталость — сказывалось давнее ранение в спину — капитан Воронин лег под крылом своего «яка» на чехлы и глядел на неунывающего Сирадзе, который сидел на бревнах и пел. Недалеко от него чистила пулемет оружейница Маша Павлюченко. Она частенько бросала взгляд па летчика и счастливо улыбалась. Ах, так вот почему Сирадзе распелся! Визг тормозов подъехавшей машины заставил Петра подняться. Из легковой машины вышли командир дивизии полковник Герасимов и майор Василяка. Комдив, не здороваясь, строго и о каким-то недовернем спросил у Воронина:
— Так, говоришь, бомбардировщики сами ушли, испугались твоей драчливой шестерки — и ушли?
Петр понял, что речь шла о последнем бое над Бучачем. Но почему в таком тоне? Полковник воевал в Испании, на Халхин-Голе, с белофиннами и вот теперь на Великой Отечественной войне — с первых ее дней. Часто ходит в бой. Герой Советского Союза. Он хорошо понимал тонкости воздушных сражений. Значит, где-то была ошибка.
— Мы задачу выполнили: бомбардировщиков не допустили до нашего района прикрытия и наземный пункт наведения нам разрешил идти домой. Даже поблагодарил за хорошую работу.
— Бомбардировщиков ты сам видел?
— Видел.
— Так почему не разбил? — вскипел комдив. — Почему ввязался в драку с истребителями? Разве тебе не известно, что главная цель — бомбардировщики?
Разгневанные глаза глядели в упор. Плотное, обычно подвижное тело застыло в нетерпении, дожидаясь ответа.
— Известно. Но они появились уже после того, как мы схлестнулись с истребителями…
— Почему не прекратил бой и не пошел на «юнкерсов»?
Воронин подробно рассказал о воздушной обстановке. Герасимов задумался и, облокотившись на фюзеляж самолета, забарабанил по нему пальцами. Он часто так делал, когда ему что-нибудь было неясно.
— Выходит, вы воевали по науке и все рассчитали? — уже с иронией заговорил комдив. — Немецкие же истребители без науки дрались так, что их бомбардировщики сумели нанести удар по нашим войскам.
— В нашем районе этого не было…
— В нашем, не в нашем, — иронизирует Герасимов. — Наземным войскам от этого не легче! Над фронтом в это время висела только твоя шестерка. И только ты мог помешать «юнкерсам» бомбить.
— Почему тогда пункт наведения не направил пас на перехват бомбардировщиков, когда мы разбили истребителей? Я об этом его просил.
— Это пока мне не известно. Но ясно одно — ты видел «юнкерсов» и ничего с ними не сделал, а продолжал драться с истребителями. За это придется отвечать. А теперь все обдумай и напиши объяснение о бое со всеми подробностями.
И тут только Воронин вспомнил, что нарушил правило радиообмена в последних переговорах, поэтому связь мог держать не со своим пунктом наведения. Не подладился ли противник по голосу к нашим? Пароль он не запросил даже и для ухода домой, так был убежден, что связь держит со своими. Может, и разрешение для ухода с фронта нам дал враг и «юнкерсы» смогли отбомбиться? Эти предположения капитан высказал комдиву. Тот повернулся к командиру полка:
— Вот что, Василяка, тебе надо слетать па пункт наведения и расследовать это дело. Кстати, познакомишься с кухней управления истребителями над полем боя и посмотришь, как дерутся наши летчики, а то мне сдается, ты давненько не видел воздушных боев.
ВОСТОЧНЕЕ СТАНИСЛАВА
Летчики эскадрильи уже собирались, чтобы получить указания на вылет, но Воронина позвали на командный пункт.
В землянке капитан Плясун крепко пожал ему руку:
— Поздравляю, Петр Васильевич, с присвоением звания майора. Только что позвонили из штаба дивизии.
Воронин настроился па боевое задание — и вдруг такое сообщение! Что ни говори, а деловой сосредоточенности уже пет. Воздушному бою и большая радость, и печаль — все помеха. В этом приходилось не раз убеждаться. Капитан, видимо, что-то уловил на лице комэска и удивленно поднял брови: