У Эрмины всегда все известно.
— Но больше всего меня удивляет, — продолжает Шарлемань, — что им никто не препятствует.
Марсель. Ведь они оседают на государственных землях. Раньше эти места принадлежали компании, а теперь все угольные шахты государственные.
Шарлемань. Может быть, эти земли относятся к Лесному ведомству, но тогда они опять-таки государственные.
Марсель. Похоже, власти не возражают против того, что они здесь селятся все одной кучей, а не распыляются по разным гостиницам. Нашему участку легче наблюдать за ними.
Шарлемань. Вот люди и говорят: раньше было хоть одно спокойное местечко — Понпон-Финет. А теперь по их милости полиция и сюда стала заглядывать! Подумать только: учредили особый участок в нашем Понпон-Финет!
Вот уже год, как здесь появилось новое отделение полицейского комиссариата. Оно расположилось в переулочке Буайе, перегороженном с одного конца. Здание выходит прямым углом на шоссе, которое спускается с железного моста через Гро-Кайю к шахтерским поселкам мимо Понпон-Финет, мимо Семейного поселка и Холостяцкого лагеря. И уж конечно, полиция не бездействует, все идет как положено: обыски, проверка документов, облавы, и все это началось даже раньше, чем появились новые бараки… Завелся у них и толмач-алжирец, который разгуливает в полувоенной форме. Вот уж кому несдобровать в один прекрасный день, как бы он ни остерегался…
Марсель. Да, так говорят. В общем, все эти удовольствия свалились на нас из-за них.
Шарлемань. Так или иначе, нужно как-то выяснить, я ради этого и пришел к тебе. Не наведаешься ли ты к Тайебу…
— Вен Тиди? — восклицает Марсель. — Да ведь он давным-давно уехал!
Шарлемань. Да Что ты! Вот досада! С ним хоть можно было разговаривать.
Марсель. Верно! Тайеб был славный парень. Прожил здесь лет десять и стал почти настоящим французом! Ты знаешь, какие у меня в литейном лихие ребята? Им на зуб лучше не попадайся. Так вот они прозвали его Туди[1]. Тайеб Бен Туди! — со смехом добавляет Марсель.
— Ну уж это нарочно, чтобы досадить женщинам! — говорит Эрмина.
— А он не злился? — спрашивает Шарлемань, словно не слыша ее слов.
— Ну что ты! Он смеялся вместе со всеми… Наоборот, это ему вроде польстило. Но раз его нет, найдутся же на заводе и другие парни?
Шарлемань. У меня на мартене только молодежь. Трудно сразу разобраться, с кем имеешь дело.
Марсель. Да они, может, и не знают ничего.
Шарлемань. Ну нет, я уверен, что, когда с ними ведут разговоры, они перед своими вожаками отчитываются. Так что не стоит их расспрашивать, они этого не любят. Ни к чему их дразнить.
— Что ж, дело хозяйское, — вздыхает Марсель.
Эрмина больше не вмешивается в беседу, мужчины продолжают разговор так, словно ее нет.
— Понимаешь, можно было бы как-то помочь этим ребятам, если бы знать, — говорит Шарлемань.
— Больно уж они подозрительны.
— Кстати говоря, куда он уехал, твой Бен Тиди?
— Понятия не имею. С ними никогда ничего не знаешь…
— Не может быть, чтобы его…
— Все может быть. Не такая уж это редкость.
— Неужели можно было кого-то арестовать из литейного так, что ты ничего не знал бы об этом?
— Видишь ли, ходят слухи, будто его взяли вовсе не в литейном, а в городе, там, где он ночует, или еще где-то, почем мне знать? Остальные ничего мне не говорят… Я делегат не от города, мне и в литейном по горло дел хватает. Мне даже думается, что он тайком укатил восвояси или еще куда-нибудь!
— Короче говоря, мы ничего не знаем. Может, он сидит в тюрьме, а людям и дела нет! Человек исчезает чуть не у всех на глазах, а мы…
— Я пробовал расспросить кое-кого, но знаешь, мне тоже ни к Чему очень-то высовываться. И им это не по нраву…
— Да, никуда от этого не уйдешь: между нами и ими есть какая-то проклятая трещина!
— Это понятно, — отвечает Марсель.
— Понимать еще мало…
Все это мелькает в голове не воспоминаниями — на это нет времени, — а словно неяркими пятнами, ибо краски скудны в этом краю. Эти смутные пятна-картины не имеют отчетливой связи с мыслями, образами, цвет в них не совпадает с контуром, они расползаются, перекрывают друг друга, как на полотне Фернана Леже — серый фон, чуть-чуть оживленный то зеленью Понпон-Финет, то красным маком или пурпурными вишнями Марселя и легкой желтизной солнечных бликов, рассыпанных там и сям…
Заходя в фургон, Шарлемань успевает только наклонить голову; черный сводчатый потолок не так уж низок, но что-то задевает за его фуражку. Впрочем, он и на этом не успевает остановиться мыслью, ибо все его внимание поглощено совсем иным.