Дорогой Шарлемань замечает: смотри-ка, Рафаэлю Варлоо надоели пожары!.. Шутка сказать, за два года два пожара, один ночью, другой днем. Ничего страшного не произошло, но поднялся шум и паника, примчалась красная пожарная машина и устроила форменное наводнение! А пламени никто и не видел, так, немного черного дыма из трубы. Но говорят, будто на кухне на расстоянии метра ничего не было видно, а наутро оказалось, что все в доме покрыто густой сажей!..
«Добравшись до пенсии», Рафаэль Варлоо решил, так сказать, оперировать свой дом, и шрам виден до сих пор. Дом уж не молод. Он достался Рафаэлю по наследству от родственников жены. В свое время фасад был оштукатурен, но теперь он так грязен, словно никто и никогда к нему не притрагивался. Лет тридцать или сорок угольная пыль оседала на нем. Кстати и сам Рафаэль был шахтером. Сбоку дом не был оштукатурен, кирпичи давно выцвели, но оставшаяся после перекладки печи длинная зигзагообразная полоса, прорезавшая стену, словно омолодила их. Новый, свежий кирпич ярко выделяется на старой стене и виден издали… Кажется, работа окончена. Под стеной валяются обломки кирпича и засохший цемент.
Хозяин стоит во дворе. Шарлемань тормозит ногой о тротуар и останавливается. Действует только ручной тормоз, он слабоват на спуске, и Шарлемань старается его щадить…
— Ты дома, Рафаэль? Здорово тебе стену разукрасили!..
— Как видишь, — отвечает Рафаэль. — Это влетело мне в копеечку, но, коли нужно, приходится раскошеливаться, ничего не поделаешь!..
Жаловаться на дороговизну — общая мода, но в голосе Рафаэля чувствуется легкая гордость оттого, что у него все же нашлись деньжонки, пусть не слишком большие, но все-таки на эту затею их хватило.
Намек не ускользает от внимания Шарлеманя.
Люди скажут, что у тебя в кубышке припрятаны денежки!
— Ну, на сегодняшний день я пока еще купонов не стригу! — отвечает Рафаэль.
Рассеянно переговариваясь с подошедшим Рафаэлем, Шарлемань старается понять, о чем напомнила ему эта заплата из свежих кирпичей. Нечто подобное он где-то видел позавчера, и помнится, это его почему-то удивило.
Полузабытое оживает в памяти, чуть только он, простившись с Рафаэлем, снова нажимает на педали велосипеда… Так бывает, когда голова неотступно занята одной мыслью.
Это было в самом низу Понпон-Финет, ниже шахтерского поселка, недалеко от пересохшей старицы Шельды. Вода в этом месте — просто угольная жижа, точно расплавленный уголь. Из воды торчат два странных черных остова, похожие на скелеты в пустыне. Это и в самом деле скелеты двух барж, которые попали под бомбежку, загорелись и пошли ко дну. По другую сторону узкого шоссе, некогда окаймлявшего причал, а теперь на три четверти засыпанного землей, тянется бесконечный забор, ограждающий территорию шахты. Он сбит не из досок, а из шпал и повторяет изгиб ребер затонувших барж. На протяжении десяти метров забор лежит, затем приподнимается, толстые шпалы топорщатся, точно веер со странным изогнутым контуром, напоминая борт судна или сломанный детский ксилофон. И все это высится среди пышных трав и цветов, которые с такой обманчивой силой разрастаются на отбросах. Шарлемань не знает более унылого, мрачного, богом забытого места на земле. Все железные части съедены ржавчиной, деревянные или обуглены, или поблескивают старым варом.
Прежде здесь стояло три одиноких дома. Два из них были уничтожены бомбежкой. Третий остался стоять с почти целой крышей и оконными проемами, но пустой и обгоревший внутри. Так простоял он больше пятнадцати лет, открытый всем ветрам. Но вот позавчера Шарлемань, проходя мимо, заметил, что дверные и оконные проемы заложены свежим кирпичом… Вероятно, владелец дома или управление угольных шахт взяли на себя расходы… Шарлемань не понял в тот момент, зачем это могло понадобиться.
Теперь он, пожалуй, понимает… Правда, селиться в этой развалине не слишком соблазнительно. Кроме того, вряд ли их так уж тянет в самую низину. Если бы можно было, они стали бы строиться как можно выше по склону, поближе к Понпон-Финет. Там, где посуше.
Смотри-ка, вон там опять какой-то ремонт! Да еще у пенсионера. Правда, здесь молодость недолго держится. Впрочем, молодых и не увидишь: они или работают, или спят. И днем можно встретить только женщин да стариков. Бывший железнодорожник Октав Милькан, балагур, живущий метрах в пятидесяти пониже Рафаэля, красит желтоватой известью стену в своем саду, крепкую, длинную стену.
— Весь квартал вокруг тебя засияет, Октав! — кричит Шарлемань.
Октав любит все светлое. Проезжая на велосипеде, видишь, сверху через стену плодовый сад со стволами, побеленными известкой. Кирпичи, окаймляющие дорожки, тоже побелены. И даже подпорки для помидоров — вероятно, на это дошли уже остатки известки, чтобы не пропадала. На деревьях, особенно вдоль стен, на каждый плод надет прозрачный мешочек.