Ужасно, думает Шарлемань, я слишком внимательно присматриваюсь к мелочам. Еще немного, и у меня зарябит в глазах. Что это, простое любопытство? А что, если бы вот так же глазели на все у тебя дома? Да, но у Берты поди придерись…
— Он мне родня, — говорит Саид. — Он многое понимает, но говорить еще не может. Ну ничего, научится! Ты не знаешь Рамдана Мебарки? Это его брат.
— Так он брат Рамдама? Вон что…
Шарлемань снова запрокидывает голову, чтобы взглянуть на человека, лежащего наверху. Ведь «Рамдам», чье имя он неумышленно исказил, — его старый знакомый. Это мирный отец семейства, чернорабочий, который успел уже поработать во многих цехах завода. Сейчас он в доломитовом цехе. Его семья — жена и пятеро младших детей — живет в Алжире, здесь с ним только старший сын, который уже несколько лет учится в одном классе с сыном Марселена. По слухам, мальчишка способный — голова! Марселен всегда говорит: если бы не этот парнишка, то мой был бы первым! Но этого не обгонишь! Ничего не поделаешь!
— А что, у Рамдама так же плохо с жильем? Он по-прежнему живет в домике у шоссе на втором этаже?
Лежащий кивает головой.
— Он не понял, — говорит Саид. — Рамдан тоже перебрался сюда, в тот барак, что пониже.
— Со своим парнишкой? Почему?
Саид пожимает плечами:
— Откуда я знаю? О себе я могу тебе сказать, а в чужие дела не лезу.
Саид разогревает кофе. Кофе был сварен раньше в этом же алюминиевом ковше, на спиртовке, которую он вытащил из картонной коробки. Спиртовка крохотная. Вряд ли на ней много приготовишь…
Саид и его товарищ снова говорят о чем-то по-арабски.
Шарлемань переводит взгляд с одного на другого. Хорошее настроение еще не вполне угасло, но он уже явственно ощущает досаду. Если бы все неприятности ограничивались тем, что он свернул себе до боли шею. Но раз этот человек его понимает, почему хотя бы Саид не продолжает беседу по-французски?
Шарлемань не выдерживает и решительно, точно головой бросается в омут, вторгается в их разговор. Он говорит, не раздумывая, как бы непроизвольно:
— Да, вот что: раз уж мы заговорили о знакомых, не знал ли ты случайно Бен Тиди, Тайеба Бен Тиди? Тебе не известно, куда он девался?
— Да, я его знаю, — отвечает Саид. — Но понятия не имею, где он!
Саид наклонился над спиртовкой и стоит спиной к собеседникам. Вот он оборачивается, но не к Шарлеманю, а к своему родичу и продолжает с ним беседу. Шарлемань различает имя Бен Тиди, значит, речь идет о нем. Однако другой отвечает резким тоном.
Тут я иностранец, а не они. Непонятный разговор становится все более возбужденным. Спорят?
Кажется, будто один из них готов говорить со мной про Бен Тиди, но поди узнай который…
Шарлемань вытаскивает часы, но не смотрит на них.
Не уходить же опять, как в прошлый раз, чтобы потом ругать себя? У них свои дела, которые меня не касаются. Они могли бы быть поучтивее, говоришь? А война учтива? Ведь идет война. И пока он говорит, у меня в голове тоже бродят свои мысли… Я не только смотрю на них, я и думаю о них что-то… Вот уже месяц я таскаю с собой целый ворох мыслей о наших повседневных делах… Ведь я тоже как будто веду за их спиной тайную беседу с самим собой…
— Мальчишку Рамдана, — вдруг странным голосом говорит Саид, — отправляют на летние месяцы в профилакторий — так, что ли, это называется?
— Вот как? — отвечает Шарлемань. — У него что-нибудь серьезное?
— Еще бы не серьезно, — произносит Саид.
А директор школы, господин Ренар, рассказал вот что:
— Знаешь, Шарлемань, явился ко мне Рамдан в своей неизменной темно-коричневой вельветовой куртке. Когда я вышел из кабинета, я сразу узнал его по этой куртке, даже не взглянув в лицо. Он смирно сидел на скамейке в коридоре. (Этот темно-зеленый коридор, выложенный черными плитами, ничуть не изменился с тех пор, как Шарлемань пришел сюда перед выпускными экзаменами Робера, когда решался вопрос о его стипендии, с того самого дня, он еще забыл часы и боялся, что потерял их…) Словом, он ждал меня, не попросив доложить о себе, — не желал меня беспокоить. Я тотчас пригласил его в кабинет. В руках он вертел и мял свой берет…
Какой-то пустяковый инцидент произошел у нас с его сыном Мезианом, за что-то его наказали, я уж и сам теперь не помню. Отец прибежал взволнованный. Отцы у них очень суровы к детям, особенно к сыновьям. Дочери их меньше заботят. Но насчет мальчишек, будь уверен… К образованию сыновей они относятся всерьез!.. Понимаешь, для них это что-то новое… И сказать по правде, меня это радует, словно награда за мои труды. А нашим родителям все равно, учатся их пацаны или лоботрясничают.