Перед тобой лишь внешние предметы, а за ними глухая стена. Сюда не войдешь. Это и называется быть иноземцем.
Внешние признаки… По выходным дням молодежь в ослепительных сорочках именно выходит, ибо как раз в тот момент, когда парни выходят из своих бараков, контраст особенно бросается в глаза. Белые новые рубахи, без пятнышка, без морщинки. Из тени убогих лачуг выходит и сияет на летнем солнце вся эта белизна. С закрытым воротом и часто при галстуке. Кроме того, у них пристрастие к запонкам. Они выглядят немного мешковатыми и даже чопорными, когда идут, застегнувшись на все пуговицы. В этом чувствуется что-то демонстративное…
Светлые рубахи охотно собираются вместе. С тех пор как их появилось много в Понпон-Финет, они стали собираться здесь на углу клубной площади. Как раз напротив того места, где мы усаживаемся на корточки у стены в воскресенье утром и смотрим на голубей Норбера. Мы выбрали это место по тем же причинам, что и они. Высоко, не слишком застроено, с одной стороны домов нет совсем, а впереди открывается красивый вид на Шельду и поля за нею. Здесь много воздуха. Кроме того, никогда небо не кажется таким высоким, как в те минуты, когда ждешь голубей. А когда опускаешься на корточки — небо кажется бездонным. Даже чудится, что здесь больше воздуху.
— …Еще сахару? — спрашивает Саид с усмешкой, как всегда, когда он произносит слова с местным акцентом.
Лежащий что-то отвечает со вздохом и протягивает Саиду пустую пиалу.
— Он и впрямь придает силы! — вставляет Шарлемань, чтобы показать, что он понял.
По сути дела, различие в языке — это ерунда.
— Тем более что он… — И Саид снова не договаривает фразу.
— Что он?
И когда Саид смотрит на своего родича, Шарлеманя вдруг охватывает уверенность, без всякого, впрочем, повода, что именно сейчас и произойдет то, что он давно предчувствовал и ждал.
— Он сегодня но работает, — договорил Саид.
— Ага, значит, он отдыхает!..
И тут же Шарлемань чувствует, что сморозил очередную глупость.
— Он ложится и отказывается от еды, — продолжает Саид.
— Да ну?
— Говорит, что раз он не работает, то и есть не будет.
Саид ставит все три пиалы одна на другую — все одинаковые. Поди теперь разберись, которая моя…
— …Ты же знаешь, мы стараемся послать домой как можно больше, а кроме того…
Кроме того, мысленно продолжает Шарлемань, они собирают деньги, делают взносы. Это уж наверняка. Что же им остается на жизнь?
Человек резким движением сел на койке и, придерживая одеяло над голым животом, заговорил по-арабски. Он был явно рассержен на Саида.
— Он считает, что стыдно рассказывать об этом, — проговорил Саид. — А мне ничуть не стыдно, наоборот.
Шарлемань не находит слов, он чувствует себя очень далеким от их жизни.
— Да, мы живем грязно и бедно! — говорит Саид, распаляясь, словно вторя своему товарищу. — Но я думаю, что такой бедностью мы можем гордиться!
Ответить? Но что? И как? Со снисходительным видом буркнуть: «Нужно все-таки есть хоть немного…» Но это просто нелепо. А главное — Шарлемань чувствует, что не имеет права давать советы.
— …Все это временно! — заканчивает Саид.
На этот раз наступило настоящее молчание.
Наконец Шарлемань вытаскивает часы, как всегда в минуты замешательства… Удивительно, что со времени прихода в фургон прошло всего пятнадцать минут.
— Ладно! Мне пора… Ну, мы теперь знакомы.
II
Вторые четверть часа — месяц спустя — это рассказ о пытках в Понпон-Финет.
— Если говорить правду, то мы их сообщники!..
Он вспоминает, как на том собрании людям изменила их обычная сдержанность. Шарлемань явился как раз, когда Кристиана начала говорить. Он торопливо пробрался на пустое место слева от нее. И сразу заметил, какие у всех бледные лица, особенно у Роберты Сюрмон. Кристиана тоже была бледна, а те, кто близко знал ее, почувствовали чуть заметную дрожь в ее голосе.
— Что случилось? — спросил он шепотом, нагнувшись к своей соседке слева, Клементине Ваткан.
— Ничего, — удивленно ответила она. — Почему ты спрашиваешь?
Он не мог понять. Он пропустил начало собрания, когда Кристиана, вероятно, спросила: «Начинаем?», затем прошло несколько секунд, прежде чем она заговорила, дожидаясь, пока все усядутся и шум затихнет… В эти несколько волнующих секунд лица вокруг замирают в ожидании, точно холмики удобрения на весеннем поле… все зависит от погоды… Поднимется ветер и принесет с собой ночной дождь. Тогда не придется их раскидывать, они растекутся сами ровным слоем по всей почве… Вот еще, не хватало только сравнить людей с навозом!.. Но удобрения не навоз, это вещь чистая. Они только и ждут, как бы раствориться в воздухе, в воде.