Год назад Саид узнал, что казнен его младший брат. Когда он уехал из Алжира, брату было всего девять лет. Поскольку Саид ни разу больше не был на родине, брат по-прежнему оставался в его памяти ребенком. И ребенком он представляется Саиду, когда он думает о том, как брата арестовали, как нашли на нем оружие, посадили в тюрьму и гильотинировали…
Саид еще немало пережил, добавил тогда Рамдан… Но об этом ничего толком не известно.
Через день или два после того, как вернулась продырявленная посылка, Шарлемань встречает Саида и его родича на улице у своего дома. У самого дома — он даже подумал: не к нему ли они пришли.
— Нет, мы не к тебе… — сказал Саид, переглянувшись со своим спутником. — И все же я рад, что тебя встретил: я хотел…
И он рассказал о посылке и о том, как потрясла их эта история.
— Хорошо, что мы встретились, я хотел поблагодарить тебя. Тебе пришлось столько из-за нас хлопотать.
Родственник Саида кивнул головой и гневно произнес несколько фраз.
— Он говорит, — сказал Саид, — что прошлой ночью полиция явилась с обыском в Семейный и там тоже протыкали ножом тюфяки, даже тот, на котором спал маленький ребенок…
После минутного колебания от добавил:
— Он сказал: даже детский матрац!
Шарлемань отметил, что на этот раз Саид перевел ему арабскую речь.
Что им за дело до маленького ребенка…
— Господи Иисусе! — говорит в таких случаях старая Зея. Это ее любимое присловье.
Старой Зее никогда не сидится на месте. В ту ночь, когда вспыхнул пожар, можно было поручиться, что она побредет туда, где все. Она никогда не поспевает вовремя, по все-таки потащится вслед за всеми. Так всегда и бывает. Она знает, что придет слишком поздно, и все же идет к месту происшествия. Ей хочется по-прежнему принимать участие во всех событиях. И она ковыляет на своих старых ногах… Где только ее не увидишь! Кстати, это она разносит извещения о смерти.
Алжирские женщины почти не выходят из дому. Мадам Бен-Шейх — исключение. Провизию покупают мужчины. Когда арестовали шахтера Брагима, жена его знала дорогу только к отделу общественной помощи и в больницу. Она беременна, и Сюрмон уговорила ее пройти профилактический курс обезболивания родов.
И все же жена Брагима вышла из дому. Она отправилась на поиски мужа. Ей указали улицу Буайе. Она совсем неграмотная. И вот она идет, выставив вперед живот, в бледно-зеленом платье, в розовом цветастом шарфе, обмотанном вокруг головы, в серебряных сандалиях на босу ногу. Два араба в черной полицейской форме стоят у дверей — их теперь четверо, они сменяются дважды в сутки. Увидев ее, они толкают друг друга локтем и говорят:
— Его только что отвели в комиссариат.
Она отправляется туда. Она спрашивает дорогу, сбивается с пути, спрашивает снова и снова идет. Вот тут-то она впервые встречает Зею, которая ее сразу заметила, ведь «они» всегда заметны.
В комиссариате ей сказали:
— Тебя тут ждали. Нам позвонили. К сожалению, его только что увели в мэрию. Спроси там жандарма Коруайе, он дежурит.
Мэрия недалеко. У почты женщина снова встречается с Зеей.
— Да, верно! — смеется Коруайе. — Только они там ошиблись, в комиссариате. Он сидит в жандармерии.
А казарма жандармов находится в противоположном направлении, за Понпон-Финет.
Женщина добралась и туда, но ничего не добилась. Должно быть, его сразу увезли в Дуэ или в Лоос. Возвращаясь из жандармерии, она в третий раз встретила Зею. Зея сидит на полуразрушенной каменной стене, заботливо разложив вокруг себя широкую юбку из черной саржи; одуванчик и мелкий молодил растут в трещинах и меж камнями стены, разбитой еще в первую мировую войну. Запачкать исподнее — это ерунда, Зея бережет юбку. Издалека она наблюдает, как идет в ее сторону женщина, бледная как смерть. Если бы она шла но другой стороне улицы, Зея не окликнула бы ее, но женщина была совсем рядом и почти коснулась колен старухи…
— Господи Иисусе, доченька! — говорит Зея. — С таким животом… как же это ты шатаешься так долго взад-вперед по улицам, ноги у тебя, верно, совсем распухли… Посиди малость…
Женщина опустилась на камни, не заботясь о платье. Но она ничего не рассказала Зее. Только позднее, сопоставив обстоятельства, все узнали, как над ней издевались.
Немцы…
— Понюшку табаку хочешь?
Зея начинает говорить что-то. Женщина не отвечает, и старуха продолжает разговор одна, указывая на остаток стены, на котором они уселись:
— Представляешь себе, здесь до той мировой войны была главная контора… Правда, ты еще молода и не можешь этого помнить…