Газеты постарались затушить этот случай, объяснив, что это было сведение счетов между «единоверцами». Пустили также слух, что, скорей всего, Ахмед сам напал на своих дружков, а те отняли у него нож, защищаясь. Ну, а что до следствия…
Сюрмон снова встала, она рассказала еще одну историю. Жители улицы Буайе то и дело прерывали ее, говорили все разом. Они говорили о том, что по ночам они слышат странные звуки, наводящие на них ужас. Владелица дома, стоящего по соседству с филиалом полицейского участка на улице Буайе, переселилась в другое место, Шарлемань с виду знает эту женщину. Какие-то фразы и особенно жесты, выразительные и ожесточенные, мгновенно соединяются в его сознании, словно лоскуты одежды Арлекина, и восстанавливается картина, окрашенная его личным восприятием и его собственным ощущением, у него смутное чувство, будто Саид все еще стоит за его спиной, подталкивая его в фургон двумя пальцами.
— Она переехала, потому что просто заболела от постоянных воплей!..
Придет день, и один из этих домов рухнет сам собой. Эти дома не такие уж ветхие, но земля под ними оседает и, того и гляди, обвалится из-за галерей, пролегающих глубоко под домами. Подземные взрывы тоже не проходят даром. Из-за этого и улицу загородили. А вдоль старых канализационных труб то и дело проступает трещина, ее заделывают, но вскоре она появляется снова. Фасады домов очень узки и тесно примыкают один к другому, разделенные лишь тонкой стеной — ну прямо сиамские близнецы. Каждый дом имеет три этажа и вдобавок чердак, при узком фасаде они выглядят какими-то долговязыми и худосочными. В одном из них жила мадемуазель Кашё — ее зовут Мадемуазель шутки ради — внешне она чем-то походит на свой дом. Большая щель в стене наискось пересекает раму правого окна на втором этаже и поднимается до чердачного фонаря. Сама хозяйка не сказать, чтобы тронутая, а так, чудная с виду, она словно слегка косит и глазами, и головой, и всеми своими повадками, так что ее считают малость не в себе. Один глаз у нее чуть прикрыт. Она не пропускает ни одной воскресной вечерни. Все горе в том, что она никогда не была замужем. Лет до сорока пяти — сорока семи, еще года два назад казалось, что она вполне свыклась с одинокой жизнью и даже полюбила ее, но вдруг она стала обращать на себя внимание соседей. Она перекрасила волосы, стала ходить без шляпы, завивается допотопными щипцами, от которых на ее шевелюре остаются не волны, а какие-то углы и зигзаги. Она теперь носит туфли на высоких каблуках, в ее-то возрасте, да еще по булыжнику. Ходить к вечерне — главное ее развлечение. Раньше она редко появлялась в церкви. Можно подумать, у нее вспыхнула последняя надежда, что пока еще не все потеряно…
Такие женщины обычно чутко спят по ночам. Однажды она проснулась от стонов, которые раздавались как будто в самом ее доме, где-то в стенах. Она подумала, что это ей померещилось, но все же прислушалась. Тишина. Встревоженная, она задремала только на заре и не решилась поделиться с кем-нибудь. К тому же живет она очень замкнуто. На ее лице так и написано, что больше всего на свете она боится, как бы о ней не подумали дурно, и всеми способами она старается приукрасить себя, это в ее-то возрасте. Она даже прямо в глаза никому не смотрит: ни женщинам, ни мужчинам, и всегда идет посередине тротуара торопливо, словно опасаясь самих домов…
Дней десять спустя ее снова разбудили те же звуки. Она больше не сомневалась: откуда-то доносились уже не стоны, а вопли. И на этот раз они не прекращались, сколько она ни прислушивалась. Они поднимались словно из-под земли, из-под этой растрескавшейся земли под растрескавшимися домами. Она начинает теряться в догадках, предполагая все что угодно, кроме истины. Скорее всего, это шахтеры, думает она. Она не знает, как устроена шахта под землей, не знает, что галереи проходят очень глубоко… Потом она начинает понимать, что кто-то кричит от боли. Точно ребенок, она забивается под одеяло, словно оно может защитить ее. Она не смеет встать с кровати. Теперь она уверена, что крики доносятся из-под ее собственного дома, из-под пола, а вовсе не сквозь стены и не из филиала полицейского участка, как она сначала было подумала и как любой подумал бы на ее месте… и не из соседнего дома. И вскоре она пришла к убеждению, что крики раздаются из подвала ее дома…
На следующий день она наконец все поняла. Часам к двум ночи крики утихли… Когда уже совсем рассвело, она решилась спуститься на кухню и в подвал. Никто не входил туда. Доски, которыми был заколочен проход из ее подвала, оставались на месте.