Айзек смотрел на любознательный огонек Элизара, понимая, что тот не способен дать ответ на этот вопрос. Больше всего Айзека пугала собственная нерешительность. Что если бы Исмэл ему сказал, что архонты решили уничтожить Сеть? Разве он не взбунтовался бы против этого? Всё, о чем он мог думать в иные минуты, была сетка нейродатчиков, которая дожидалась его дома. Ничего особенного — только связь и доступ, развлечение и удобство, идеальное безопасное и контролируемое тобой пространство, ощущение свободы и покой. Он часто использовал Сеть для молитвы: тем самым уверяя себя и отца в ее безвредности и полезности. Сейчас, в отрыве от точки доступа, Айзек понимал её реальную мощь. Понимал, чтó толкало пугливых виртов выходить в опасную неконтролируемую физическую реальность — еще больший страх, страх потерять всё то, чем они жили и во что верили.
Отец был неразговорчив и угрюм. Хотя они ужинали вместе, Айзек чувствовал себя в рубке отца еще более одиноким, чем в своем отсеке.
— Элизар сообщил, что завтра буря стихнет.
Архонт кивнул, ничего не ответив. Айзек в отчаянии сжал вилку.
— Отец.
Абрахам поднял на него глаза. Он отложил приборы и встал из-за стола, опираясь на трость. Здесь, посреди негостеприимной и опасной пустыни, ему не хотелось полагаться даже на такие устаревшие и близкие ему механизмы, как старое автоматическое кресло, служившее ему столько лет. Триера, предназначенная для внешних рейдов к станциям добычи аргона-хюлэ, не была оборудована для удобства старика, будь он даже трижды верховным жрецом и архонтом.
— Мы должны вернуться, отец.
— Мы не можем ослушаться воли Господина, Айзек. Завет — прежде всего.
Абрахам подошел к одному из иллюминаторов.
— Но там гибнут люди!
Архонт словно не слышал слов сына, неподвижно застыв у смотрового окна. Пляска песка за стеклом напоминала мазки древнего художника, в безумной спешке смешивавшего краски в поисках нужного тона, но не знавшего других цветов кроме охры. Эти колебания наполняли сердце старика тоской. Что он мог ответить сыну? Пытка, которая продолжалась с тех пор, как он получил этот завет, не прекращалась ни на секунду. Каждый раз, когда он смотрел на Айзека, ему хотелось повернуть триеру обратно, но он не мог. Потому что его цель была превыше отцовских чувств, превыше долга первого архонта.
— Ты сможешь их спасти! Ты обладаешь всей полнотой власти, ты — верховный жрец, Святейший, Метатрон, Глас Господина и первый архонт Совета. К тебе они прислушаются. Ты единственный, кого опасался Исмэл! Как так вышло…
Айзек испугался произнесенного имени и замолк, но отец не шелохнулся. Только плечи и спина его вдруг показались Айзеку внимательно слушающими. Проглотив ком в горле, Айзек отвел взгляд от сгорбленной фигуры отца. Он сам не понимал, отчего заговорил об этом сейчас. Не потому ли, что знал, что отец не отступит от намеченного пути, и хотел оправдаться в собственных глазах?
— Я встречался с ним в Сети несколько дней назад, прежде чем мы покинули Амвелех. Он хотел, чтобы я принял его сторону. Знаю, я должен был тебе об этом сказать, но я не думал, что он готовит такое!
Голос предательски повысился, словно это он, Айзек, выступал здесь обиженной стороной. Юноша замолк, усилием воли подавляя поток оправданий.
— Айзек, — отец не обернулся, но в его голосе не было ни тени гнева и осуждения, которые так боялся услышать Айзек. — Для Амвелеха настали тяжелые времена. Возможно, его последние дни. Они настают с неизбежностью смерти. Ни ты, ни я, и ни Исмэл не запускали этот механизм, но в то же самое время в этом повинен каждый из нас. Шаг за шагом, принимая неверные решения, полагаясь на себя, уступая желаниям, обидам и страхам, противясь воле Господина и уготовленному для нас пути. Амвелех слишком давно ступил на неверную дорогу. И мы его наследники — ты, я, Исмэл, твоя мать, каждый ребенок, рожденный в лоне его стен. Мы родились на пути гибели и можем либо следовать ему, ускоряя процесс разложения, либо бороться с ним. Мы здесь, чтобы повернуть мир к новому циклу и исполнить пророчество о Новом Эдеме. Это важнее, чем бунт в Амвелехе.
— Но как мы можем бороться, запертые здесь? Что если мы умрем в Пустыне?!
— Мы не умрем. Что бы не ждало нас впереди, мы умрем не раньше, чем исполнится завет.
— Почему мы не можем исполнить предначертанное в Амвелехе?
Абрахам повернулся и взглянул на сына.
— Кто ты, чтобы торговаться с богами?
— Прости, отец, — Айзек смиренно опустил глаза.
— Это только наш путь — мой и твой, — Абрахам замолчал. Покачнулся, опираясь на трость, затем снова взглянул на сына. — Твоя вера слишком слаба, раз ты задаешься такими вопросами. Как послушник, ты должен отринуть своеволие и следовать воле тех, кто постиг Закон.
— Да, отец, — Айзек еще ниже опустил голову.
— Каждый должен выполнять возложенную на него миссию, иначе борьба с несправедливостью и Хаосом обернется борьбой с Господином. Этот путь избрал твой брат. Он не ведает, что творит.
Слова отца прозвучали, как никогда мягко. Подняв голову, Айзек с удивлением увидел, что в его глазах боль. Абрахам отвернулся к смотровому окну.
— Ты — хороший и справедливый мальчик, Айзек. Хотел бы я, чтобы боги распорядились иначе.
Внимание Абрахама вдруг привлекло нечто за бронепластиком иллюминатора в самом сердце песчаной бури. Он отвернулся от сына и вгляделся в мятущиеся вихри песка за пределами триеры. Лицо его побледнело.
— Отец? Что там?
— Человек.
— В пустыне? В такую бурю?
Айзек подошел к смотровому оконцу. Сначала он ничего не увидел, но вскоре заметил темный силуэт, выделяющий среди беспорядочной массы песка. Казалось, там брёл человек, закрывая голову руками. Вокруг него темно-серыми сполохами метался плащ. Песок огибал одинокую фигуру, словно его защищали огромные невидимые крылья. Уже в следующее мгновение порыв ветра и песка повалил его, человек упал на колени, ничком, попытался ползти, но песок засыпал его, погребая под новым барханом.
— Я не вижу у него кислородных баллонов, — сказал Айзек. Странник посреди необитаемой, непригодной к жизни, пустыни вызывал у него суеверный ужас. Кто, кроме демона пустыни, мог оказаться здесь в такую бурю? И эта одежда — Айзек никогда не видел ничего подобного.
— Дулос! Подготовить фюлакс и разгерметизацию двери в грузовом отсеке.
Абрахам уже застегивал ворот комбинезона на горле, бережно придерживая бороду другой рукой. Забытая трость покоилась под иллюминатором.
— Исполнено, Святейший.
— Отец?
Не веря глазам, Айзек смотрел на отца.
— Это моё испытание веры, сын. Мы не можем оставить его там умирать. Я… я чувствую это.
Абрахам отстранил сына, вставшего у него на пути, и пошел через узкий коридор из жилого отсека к грузовому. Он почти не хромал. Айзек бросился следом.
— Это безумие, отец! Ты нужен Амвелеху, а не этому незнакомцу! Демоны пустыни коварны, они могут творить иллюзии. Что делать здесь человеку? Ты же видел, что буря не причиняла ему вреда, пока он не оказался рядом с нашей триерой.
— Здесь недалеко станция, — Абрахам остановился перед шлюзом грузового отсека. — Человек это или нет, мы должны попытаться его спасти.
— Отправь дулоса!
— Песок выведет их из строя. Наши модели слишком примитивны, они не предназначены для работы в пустыне, тем более во время песчаной бури.
— Тогда должен пойти я! Я моложе, сильнее. Ты же погибнешь! — Айзек сжал кулаки, не зная, как отговорить отца от самоубийственной вылазки в песчаную бурю. — Ты должен выполнить завет!
Абрахам, уже шагнувший в шлюз, повернулся и поглядел на сына.
— Поэтому ты останешься здесь. Все будет в порядке, сын, у меня есть мой фюлакс, он должен выдерживать и бóльшие перегрузки. Но если я не вернусь, возвращайся в Амвелех. У тебя есть доступ к Театру. Распорядись им достойно моей памяти. И… чтобы ты не увидел, сохрани веру.
— Но, отец! К Театру?.. У меня? Я…
— Господин откроет тебе всё, что ты должен знать, со мной или без меня, и это будет не то, что ты ожидаешь увидеть. От Незаходящего ничто не скроется, — он осенил сына жестом благословения и оттолкнул вглубь коридора. — Дулос, задраить шлюз.