Пот заливал лицо и щипал глаза. Айзек попытался вдохнуть полной грудью, но воздух был горячим и не приносил облегчения. Пифос давил на плечо, но из непонятного ему самому упрямства Айзек не сбавлял шаг. Он предпочел бы, чтобы физический дискомфорт и усилия отняли у него все силы, чтобы он не мог больше думать, чтобы навязчивая мысль, маячившая где-то на периферии сознания, так и не достигла ума. Но воспоминание о призраке станции и увещеваниях отца о гибели мира подтолкнули её. «Что если его слова о «пути гибели» вовсе не религиозная метафора, а задача? — подумал Айзек. — Что если архонты или, вернее, жрецы, которым, как не устает повторять отец, единственным на целом свете известна истинная цель человечества, сами приближают конец времен?» Это было слишком странно, слишком безумно, чтобы быть правдой. Глупо думать так.
Ступени сменились широким опоясывающим уступом, похожим на широкую грунтовую дорогу с высаженными по обочине странными растениями с мясистыми синими листьями, а в скале через равные промежутки зияли круглые отверстия примерно в человеческий рост высотой. «Гробницы», — вспомнил Айзек. Он остановился и поставил пифос на землю. Несмело, словно зверьки, которых они встречали по дороге, из пещер выходили люди, держась на расстоянии и собираясь в небольшую толпу. На смуглых лицах читалась тревога. Среди илотов Айзек заметил детей, они прятались за юбками женщин и цеплялись худыми руками за их голые ноги. Они показались Айзеку уродливыми, непропорциональными для человеческих существ: у всех них были слишком большие головы для таких тонких шей, худые как палки руки и ноги, и надутые как шары животы. Со всеми этими людьми было что-то не так. Они были изможденными и старыми. Айзек оглядел толпу в поисках Ревекки, но она куда-то исчезла. Юноша отступил назад к лестнице. Илоты смотрели на него будто бы с укором. Подавив желание сбежать к отцу, который всегда знает, что делать, Айзек заставил себя улыбнуться. Дулосы, что остановились позади него, придали ему уверенности.
— Я Айзек из Амвелеха, — сказал он громко и поклонился. — Аарон, которого мы встретили в пустыне, пригласил нас. Он скоро будет здесь, вместе с моим отцом архонтом Абрахамом.
В толпе зашептались. Вдруг люди расступились, пропуская вперед старую женщину. Айзек удивился, он думал, что его встретит жрец или другой мужчина — старейшина или вождь Харана. Судя по жалостливым взглядам других, эта женщина не являлась ни тем, ни другим. Она выглядела ещё хуже остальных. Волосы не были убраны под платок, а свисали грязными паклями. Губы на морщинистом лице дергались, словно пытались раздвинуться в улыбке, глаза оставались пустыми, как дыры гробниц.
— Мальчик! — сказала она, протягивая к нему руки. Старуха подошла к Айзеку вплотную, он отступил, но она нашла его руку и вложила в нее какой-то предмет. — Возьми это, мальчик, и отдай моему Саулу… Он не может без неё заснуть.
Сжав пальцы Айзека обеими руками, она поклонилась и побрела прочь, что-то бормоча себе под нос. Когда старуха отошла, Айзек разжал ладонь. В ней была примитивная фигурка животного, выструганная из дерева. Приняв её за какой-то религиозный символ, Айзек вгляделся внимательнее и вдруг понял. Это был не религиозный символ, это была обычная детская игрушка.
Комментарий к Глава десятая. Плач Рахили
Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет (Мф. 2:18)
========== Глава одиннадцатая. Ревекка ==========
Айзек топтался на месте, сжимая в руках игрушку, не зная, что делать дальше. Измученные, изможденные люди, среди которых почти не было мужчин, только женщины, старики и дети, толпились в отдалении и переговаривались между собой. Словно оценивали. Айзек попытался напустить на себя важность, чтобы напомнить этим дикарям, кто он такой, но убогая игрушка в руке мешала. Грубость выделки, отполированные чьими-то пальцами — детскими пальцами — бока, покусанные, измусоленные уши деревянного зверя внушали Айзеку беспокойство. «Почему? Почему я?» — подумал он, сам не понимая, у кого и что именно спрашивает. Ему казалось несправедливым всё то, что происходило с ним в последние дни, казалось, что кто-то требует от него каких-то решений и действий, но он не знал каких. К нему подошли женщины. Большими, сильными, неженскими руками они подняли пифосы, поставили их на плечо и понесли их куда-то через толпу. Они не сказали ему ни слова. Айзек подумал, что и Ревекка скоро станет такой — грубой и уродливой, совсем как эти женщины.
Айзек обернулся и посмотрел вниз. Отец стоял на первой ступеньке лестницы, согнувшись и тяжело дыша. Его борода касалась рук, сложенных на рукояти трости. Казалось, он хочет упереться о них лбом. Айзек беспокойно переступил с ноги на ногу, решая пойти вниз, чтобы помочь отцу, или оставаться на месте и ждать. Страх перед увяданием и старостью заставил его вспомнить о «картезианском разломе». Айзек впервые видел их так отчетливо, в грубой, ничем неприкрытой наготе. В Амвелехе признаки старости казались не более, чем особенностями внешности, атрибутами жреческой мудрости, как священная пирамида на груди. Люди избегали старости и болезни посредством операций и киберпротезирования. Его шестидесятилетняя мать выглядела молодой и здоровой. Никогда Айзек не видел даже усталости на ее лице. Отец, верховный жрец Амвелеха, возможно, был единственным, кто хранил свое естество в его природной первозданности, позволял времени иссушать тело, не вмешиваясь в естественных ход событий, но стерильная среда Амвелеха облегчала ему задачу. Теперь же его старость стала тем, чем являлась на самом деле — тлением, началом разложения тела. Айзек начал медленно спускаться по ступеням.
— Вода есть глубоко внутри, есть ручей и озерцо внутри пещер, — донесся до него ответ Аарона на вопрос, который он не слышал. Илот стоял позади архонта и спокойно ждал, пока старик отдохнет. В отличие от Айзека, его не пугала человеческая природа. — По другую сторону этой горы — равнина и устье большой реки, там есть поля и животные, но всё это владения Ликократа. Люди Харана работают там за продовольствие. Мужчины промышляют добычей аргона-хюлэ.
Абрахам поднял голову и посмотрел на илота. Сердце Айзека ёкнуло, он остановился.
— Ты говоришь мне об этом без опаски? Я первый архонт. Грабя Амвелех, ты грабишь меня, — в словах Абрахама не было угрозы, только усталость.
— Потому что ты знаешь это. Знал это с самого начала, но всё же помог мне, — ответил илот. Архонт несколько секунд смотрел на него, потом кивнул и снова уронил голову на сложенные на трости руки.
— Но это не единственная причина, почему ты не страшишься наказания, не так ли? — сказал он глухо.
— Нет. Но и другую причину ты знаешь, архонт, иначе бы не спрашивал.
— Скажи мне, илот Аарон.
Абрахам выглядел древним, совсем дряхлым стариком. Он скрючился над своей тростью и дышал со свистящим хрипом. Капюшон и затянутые защитной тканью сухие плечи поднимались и опускались в такт его дыханию. Аарон, отвернувшись от старика, смотрел на простирающиеся вокруг скалистые, безжизненные горы, за которыми была только пустыня и больше ничего.
— Твои колодцы пустеют, архонт, — сказал илот, снова поворачиваясь к Абрахаму. — Это ты хотел услышать?
Отец молчал. Айзек протянул руку, но он был слишком далеко, чтобы дотянуться до его дрожащего плеча.
— Ум, Сердце и Утроба… — седая борода колыхнулась. — От Незаходящего ничто не скроется.
Айзек спустился еще на несколько ступеней и тронул отца за плечо, предлагая ему о себя опереться. В памяти всплыли апокалиптичные пророчества призрака станции, и всё сошлось в одно: это действительно конец, последние дни Амвелеха. Однако вместо страха Айзек ощутил странное, ледяное спокойствие. Он обнял отца за плечи, только сейчас заметив, что стал выше и сильнее его. Архонты и жрецы скрывали не существование илотов, понял он, они скрывали отсутствие выхода и неизбежность конца. Споры о линии развития были не более чем отвлекающим маневром — без аргона-хюлэ обе стратегии обречены. Ничто не имело больше значения. Жизнь вне стен города, без аргона-хюлэ, без Сети и технологий, уже не казалась ему выходом. Наоборот, для амвелехцев это и был тот ад, который описывают древние книги.