— Архонт встретился с Ликократом?
— Да, — ответила женщина, хотя Абрахам ожидал, что она уйдет от ответа.
— Я могу увидеть его?
— Ты спрашиваешь об этом у меня? Ты полагаешь, Ликократ спрашивает совета у шлюхи, с кем ему видеться, а с кем нет?
Аарон вздохнул, словно и не ждал от нее другого ответа, но попытался снова:
— Я ищу кое-кого. Может быть, среди наложниц Ликократа появились новые девушки? — он помедлил. — Или мальчик лет двенадцати?
Лилиэт прекратила свои поглаживания, и Абрахам открыл глаза. Она сидела на прежнем месте у его ног, поставив его левую ступню себе на бедро. Черная линия на её коже уходила под его большой палец с грубо остриженным твёрдым ногтем и тянулась к ничем не прикрытому паху. Аарон стоял за её спиной и смотрел в сторону.
— Вы желаете со мной уединиться, Святейший? — спросила Лилиэт у Абрахама тоном потаскухи. Лукавые раскосые глаза намекали на признаки этого желания у архонта. Старик покачал головой, подтянул расслабленное тело, принимая более удобное положение на твердом, неудобном кресле, и вытащил ступню из рук женщины.
— Нет. Лучше обуй меня, дитя. Мне тяжело наклоняться, — сказал он, невольно подыгрывая ей. — Ответь ему, если можешь. Я тоже хочу знать об этих людях. Ликократ обещал мне, что мы их увидим.
Лилиэт качнула головой, растягивая губы в улыбке. Казалось, выполнять приказы ей доставляет столько же удовольствия, сколько архонту их отдавать. Выдавая себя за шлюху, она ничуть не лукавила.
— Ликократ выполнит свое обещание, — сказала она, обувая Абрахама. — Но вам придется подождать.
— Я не могу ждать. Все дела с Ликократом решены, я должен вернуться в Харан.
Вспомнив о сыне и предстоящем жертвоприношении, Абрахам помрачнел, устыдился самого себя и общества этой женщины. Как только Лилиэт закончила, он встал со стула, спрятал священную пирамиду под комбинезон и застегнул наглухо ворот.
— Я останусь в Белшар-Уцуре и постараюсь всё выяснить, — обратился Аарон к архонту, но тот покачал головой.
— Ты не узнаешь ничего, сверх того, что мы узнали от этой женщины, — Абрахам не смог скрыть своего раздражения. Он был зол на себя за то, что поддался чарам этой женщины. — Я бы предпочел, чтобы ты сопровождал меня обратно в Харан, Аарон.
Услышав имя, Лилиэт подняла голову, посмотрела на Абрахама с легким недоумением, потом оглянулась на харанца и оглядела его с ног до головы. Тот не обратил на её внезапный интерес никакого внимания.
— Хорошо, — после недолгого раздумья ответил он.
Лилиэт улыбнулась и подняла руку, указывая пальцем на двери.
— Выход там. Вы ещё увидите тех, кого ищете, — хотя эти слова, скорее всего, ничего не значили, Абрахаму не понравилось то, как они были произнесены. — Будьте осторожны в пути, Святейший.
Не удостоив её ответом, архонт зашагал к выходу, сильно налегая на трость. Его вдруг охватило беспокойство, причины которого он не понимал. Отныне ничего не препятствовало свершению завета.
— Больше откладывать нельзя. Завтра ранним утром свершится, — сказал он вслух, будто желая убедить в этом самого себя. Абрахам вызвал в памяти образ кричащего Айзека с распоротым горлом, явившийся ему в Нэосе, чтобы сбросить с себя наркотическое оцепенение. Он хотел, чтобы вернулась душевная боль, а с ней реальность. — Завтра всё будет кончено. Ничто другое не имеет значения.
***
Айзек был рад остаться в Харане. Любопытство, страх, сомнения, жажда получить ответы, что еще несколько часов назад заставили бы его последовать за отцом даже вопреки его воле, теперь казались Айзеку мальчишеством. Сейчас, когда он знал, что гибель мира близка и неминуема, его вдруг охватило фаталистическое равнодушие к собственной судьбе и ко всему тому, что раньше казалось таким важным. Это не было отчаянием или ощущением бессилия перед надвигающейся бедой, наоборот, Айзек чувствовал в себе бьющую через край энергию жизни. Полнокровные, живительные силы молодости не позволяли ему поверить в смерть и небытие, Айзек просто не хотел больше думать о том, что изменить нельзя. Последние сомнения утратили над ним власть, стоило ему взять руку Ревекки и сказать ей, что он остается с ней ещё на время, что вместе они решат, как убедить его отца, архонта Абрахама, взять её с собой в Амвелех. Надежда в потухших было глазах девушки наполнила его решимостью.
— Я возьму тебя в жёны, и мы продолжим прерванный род Амвелеха. Тогда все поймут, что вы, илоты, — наше благословение и надежда. Быть может, Господин даровал Метатрону Откровение, чтобы мы встретились. Они поймут, что пропасть, разделяющая наши народы, — только призрак, пустяк, и жители Харана найдут в Амвелехе приют и заслуженное избавление.
Айзек не верил сам себе, но был воодушевлён своим гладко разворачивающимся планом и старался не замечать грусть и сомнение на лице Ревекки. Она молчала, но всегда улыбалась и крепко держала его за руку. Она самовольно отказалась от положенной ей после полудня работы и снова пошла вместе с Айзеком за водой, только потому, что он не хотел слоняться без дела, когда все вокруг работают. Когда голоса деревни остались далеко позади, Ривка остановила его и долго целовала, касаясь ладонями его груди. Айзеку это нравилось, и хотя жреческие каноны требовали от него строгого поста и воздержания перед исполнением таинства завета, он не находил в себе силы им следовать и успокаивал себя тем, что писались они давно и не учитывали реального положения дел. В присутствии Ревекки он забывал обо всем. Даже мысль о собственном отступничестве его больше не тревожила.
— Я решила, что скажу тебе всё, ещё там, у ручья. Когда ты схватил меня за руку и велел встать с колен. Я подумала, что ты не такой, как все, что ты поймёшь меня. И ты смутился, значит не злой и не притворщик, — сказала Ревекка, когда они в очередной раз шли по грунтовой дороге к ручью, толкая перед собой повозку с пустыми пифосами. Она смотрела себе под ноги, на облачка рыжей пыли, поднимающиеся из-под колес.
— Тебе правда здесь так плохо? — Айзек шел рядом, глядя на её склоненную голову и подпрыгивающие у щек кудряшки. Плечи Ревекки поднялись, заострились, потом опустились, расслабились.
— Нет… не знаю, — она пожала плечами. — Я тебе не врала, но мне часто говорят, что я преувеличиваю и ошибаюсь, поэтому и я сама не знаю. Может быть, это только со мной что-то не так. Мне душно здесь, тесно, я сама себе не верю.
Ривка замолчала, но через несколько шагов заговорила снова.
— Мне уже шестнадцать, и я точно знаю, как сложится моя жизнь. Я буду работать, бояться и рожать детей, пока не умру. И это вызывает во мне столько злости! — она повернулась к Айзеку, но в её глазах была, скорее, мольба. — Я не хочу жить, как они. Пусть меня считают гордячкой, пусть думают, что я ослеплена детскими фантазиями, но я не хочу такой жизни. Я хочу увидеть что-то другое. Я даже думала о том, чтобы самой отправиться к Ликократу! — Ревекка вдруг зло усмехнулась. — Хотя бы не нужно будет бояться его всю жизнь. Самое худшее уже произойдет.
— Этот Ликократ, почему он это делает? Почему держит вас в страхе? Вы же такие мирные.
— Этот мир даётся нам большой ценой, — Ревекка отвела взгляд. — Он означает мученичество и жертву. Иногда я не понимаю, зачем женщины продолжают рожать. Зачем производить на свет детей, если мир так жесток к ним? Разве это не эгоизм? Разве это не жестокость? Обрекать на смерть и страдания невинных и слабых — разве это не зло? «Дети — величайшее чудо», «жизнь — это чудо», твердят они, но как я могу в это поверить, видя, как они умирают? От голода, от болезней. Под обвалом. Я хотела спросить жреца, куда в таком случае смотрит Господин, но знаю, что он ответит.
— Что?
— Что Господин с ними и что мёртвые покойны и счастливы. Но зачем вообще было жить?
— Это же суеверие. Люди умирают навсегда, только лучшие из них вернутся в конце времен вместе с Господином. Они воскреснут и будут жить вечно, — сказал Айзек, вспоминая теологическое учение. — Перед этим на планету вернутся боги. По крайней мере так гласит пророчество.