— Да свершится завет, — сказал он, глядя на Айзека сверху вниз, чуть помедлил, словно хотел что-то еще сказать, но передумал и пошел прочь.
В этой заминке была какая-то недосказанность. Айзеку почудилось, что отец знает обо всём: о том, что он нарушил обет воздержания и почти утратил веру. Он подскочил с лежанки, бросился вслед за ним и замер, не зная с чего начать. Волосы растрепались после сна, юноша пригладил их рукой, глядя на отца и ожидая суровой отповеди, словесной борьбы и противостояния. Он уже готов был защищаться, но Абрахам молчал и даже не смотрел в его сторону. Он глядел на свои сложенные на рукояти трости руки и о чем-то думал. Айзек с облегчением выдохнул, понимая, что зря испугался, но беспокойство его не покинуло. Сердце продолжало глухо колотиться, предчувствуя беду.
Воздух ещё хранил ночную прохладу. Контуры красноватых глинистых гор темнели в предрассветных сумерках. Несмотря на раннее утро, на уступе уже хозяйничали женщины. Смуглая, усталая уже в этот час, илотка, стоя на коленях перед простой ручной мельницей, состоящей из двух плоских каменных жерновов, перемалывала злаки всего в нескольких метрах от Айзека. Она подняла голову, вытерла со лба пот точно таким же жестом, как это делала Ревекка, и вернулась к прерванному занятию. Хотя она посмотрела на него, Айзек был уверен, что она не видела ни его, ни его отца — её взгляд был погружен внутрь. Такой же взгляд он замечал и у Ревекки.
— Вы нашли тех, кого увели отсюда позапрошлой ночью? — спросил он отца.
— Нет. Исполни утреннюю молитву, Айзек. Нам пора отправляться в путь.
Айзек вспомнил игрушку, которую дала ему старая женщина, и опустил глаза. Тихо, чуть шевеля губами, он произнес молитву, прославлявшую Господина и всё разумное устройство Космоса. Ещё никогда она не давалась ему с таким трудом. Абрахам ждал. Плечи его опустились, словно на них давил тяжелый груз. Когда Айзек замолк, Абрахам осенил его благословением, коснулся его лба, задержав ладонь чуть дольше положенного, затем опустил руку для поцелуя.
— Милостью Господина сегодня решится судьба Амвелеха.
— Я должен тебе рассказать, отец, — решился было Айзек, но Абрахам жестом остановил его.
— Сегодня утро завета, остальные дела не имеют значения. Позже, — жрец наконец посмотрел на сына. — Ты мне расскажешь обо всём позже.
Он до боли сжал плечо юноши, затем отпустил и, отдав дулосу приказ, пошел к ступеням. Айзек поплелся следом. Молитва не очистила сердце, не наполнила радостью и трепетом, как бывало с ним раньше. Он вглядывался в напряженную спину отца с тревогой и немым удивлением. Не таким он представлял себе утро завета.
Когда старик и юноша скрылись из виду, из другого лаза выглянула девушка. Она сделала несколько шагов, потом остановилась. Лия, сидевшая у входа, высыпала новую пригоршню зерен меж каменных жерновов.
— Отпусти их, Ривка. У них своя дорога, у нас своя. Займись делом, — голос её звучал доброжелательно, но Ревекка вздрогнула и обернулась. В глазах блестели слёзы.
— Когда вернулся архонт?
— Ночью, — женщина не отводила взгляда от мельницы. — Они не нашли их. Аарон сказал, есть надежда, что они живы. Сам Ликократ обещал жрецу из Закрытого города их вернуть, — Лия нажала сильными руками на рычаг, жернова с натугой заскрежетали, — но я не верю, что они вернутся. Всё в руках Господина, дочка, суета и тщетные надежды нам ни к чему, они только заставляют ждать и страдать еще больше. Вершить людские судьбы — дело Господина, а наше дело маленькое. Зря Аарон поднимает пыль — только тебя, дурочку, смущает.
— Аарон хоть что-то пытается делать! — воскликнула Ревекка. Она сжала кулаки. Лия подняла на нее спокойный взгляд.
— Милка была твоей подругой и моей дочерью, — сказала она. — Теперь она в лучшем из миров. Мы все там будем.
— Если она мертва, — мстительно выпалила Ревекка, — а, может быть, её и сейчас насилуют бандиты Ликократа!
Женщина замерла, как от пощечины. Ривка пожалела о своих словах, но Лия снова взялась за миску с зерном и проговорила:
— На то воля Господина. За её страдания воздастся — так говорит жрец. Да будет так.
— Нет никаких воздаяний! Нет! Есть только смерть!
Ревекка отступила на шаг, потом еще на один, повернулась и побежала к ступеням. Лия встревожено закричала вслед:
— Куда ты, Ривка? А ну, не глупи! Наломаешь дров… Подумай, сколько боли ты причинила матери!
Но девушка уже бежала вниз по ступеням. Лия стряхнула муку и пыль с подола и, покачав головой, взялась за жернова. «Замуж бы её выдать, пока не нагуляла, — подумала она, — за того же Аарона. Оба сумятники… Но Милку-то… жалко. Ох, тяжко». Женщина стерла с щеки несуществующую пылинку согнутым запястьем, чтобы не испачкать лица, и снова принялась за дело.
Тоска — это испытание воли и веры перед великим таинством, пытался себя приободрить Айзек, чувствуя, что даже мысли о Ревекке не могут рассеять душевную смуту. Они шли пешком, из-за слабости отца — очень медленно, и это промедление с каждым шагом становилось всё невыносимее. Отказ от гиппосов только из аскетических соображений казался Айзеку глупостью, но он не посмел перечить отцу. Впереди ехал Элизар с баллонами воды и аргона-хюлэ. Вчера фамильный дулос ворковал с детьми илотов и весело переругивался с харанскими женщинами, вызывая в Айзеке изумление богатством словарного запаса, а сегодня он снова походил на бездушную машину. Всё вокруг казалось мёртвым и пустым. Что-то было не так в окружающей обстановке. Что-то тревожило и никак не вязалось с великой миссией обновления мира. Через час должно было свершиться чудо, они должны были ощущать торжество и трепет перед тайной Господина, но вместо этого Айзек чувствовал себя подавленным и несчастным. Этот диссонанс тревожил. Как не пытался он заставить себя почувствовать радость, предчувствие беды становилось только сильнее. Айзек хотел было отвлечься разговором, но отец, погруженный в мысли, отвечал мягко, но односложно. Айзек сдался.
Он думал о своей беспомощности, о том, стоит ли вообще спасать жизнь, которая неизменно завершается болезнью и смертью. Оправдано ли страдание илотов и то зло, которое они терпят? Есть ли необходимость продолжать это круг? От Хаоса к Закону, и от Закона снова к Хаосу. Отвратив гибель от Амвелеха, они подтолкнут маятник жизни к порядку, но однажды он снова качнется в сторону беззакония и упадка. Пророчество сообщало, что Новый Эдем станет убежищем новых богов, но вопрос о том, кто из ныне живущих и уже умерших пополнит их ряды, до сих пор вызывал ожесточенные споры. Айзек не знал, хочет ли он стать богом, он не знал, что это значит, но не хотел и умирать. Он был уверен только в том, что хочет снова увидеть Ревекку, целовать и обнимать ее, как прошлой ночью, и больше никогда не думать о конце времен и о своей роли в нём.
Словно вторя мыслям Айзека, Абрахам вдруг заговорил, повторяя стихи из книги Пророчеств:
— Космос сей, не созданный ни людьми и ни богами, пребывает во веки — Огнь Присноживый, мерно вспыхивающий и мерно потухающий. Огонь живет смертью земли, воздух живет смертью огня, вода живет смертью воздуха, земля — смертью воды. Путь вверх и вниз — тот же самый. Бессмертные — смертны, смертные — бессмертны; смертью друг друга они живут, жизнью друг друга они умирают…
— Отец, — прервал его Айзек, — где мы возьмем животное?
Абрахам какое-то время молчал, потом медленно проговорил:
— Господин укажет.
Айзек посмотрел на него, не понимая. То же Абрахам ответил в первый раз, в Амвелехе. Но разве мог верховный жрец приступить к таинству неподготовленным, только уповая на Господина? Айзек понял, что отец лжет. На несколько секунд их взгляды пересеклись, и Айзек отвернулся первым, испугавшись отчаянной, почти безумной, решимости в глазах отца.