— Где он может быть? — Айзека переполняли дурные предчувствия, но из-за Ревекки он старался вести себя, как мог, спокойно.
Они вернулись к кабинету Абрахама. Бесшумно отворив дверь, Айзек шагнул внутрь, жестом велев Ревекке остаться снаружи вместе с Элизаром. Отец сидел в своем автоматическом кресле, в том же месте, что и полчаса назад. Казалось, он спал, но увидев его, Айзек почувствовал неладное. Голова отца свесилась набок, из открытого рта тянулась длинная нить слюны, тонкие руки лежали на иссохших коленях. Несколько шагов до кресла дались Айзеку с трудом. Когда он приблизился к креслу вплотную, он застыл, потом медленно опустился на колени. Абрахам, первый архонт и верховный жрец Амвелеха, был мёртв.
========== Глава двадцать третья. Анабасис ==========
Стоя на коленях перед автоматическим креслом, Айзек смотрел на труп отца. Ему больше не было страшно — то, чего он испугался в первое мгновение стало правдой, которая, однако, оказалась больше, чем он был в состоянии в себя вместить. Когда рука Ревекки опустилась на его плечо, Айзек вздрогнул, сфокусировал взгляд на мертвеце и отпрянул. Ривка что-то говорила, но Айзек её не слышал. Комкая волосы на висках, он думал о том, как странно человек воспринимает смерть. Он был уже не тем изнеженным мальчишкой, который покинул Амвелех. Ему казалось, что он понял её, ведь он видел все её проявления — в дряхлеющей немощной старости, в болезни и непосильном труде, в насилии и неоправданной жестокости. Он чувствовал её замирающее дыхание на собственных губах, но всё было напрасно. Раз за разом он вписывал смерть в свой мир, заставлял себя думать, что она придет неизбежно, необратимо, но молодость, жажда жизни и любовь смывали эти искусно выстроенные плотины. Он понимал смерть умом, но не мог поверить в неё сердцем. И в то же время труп отца был таким простым и очевидным фактом, что Айзеку хотелось рассмеяться, растормошить его, пусть он даже упадет на пол — ведь тот, кого он боялся, любил, боготворил, ненавидел, исчез, а то, что осталось, было обычной вещью, наравне с автоматическим креслом и другими предметами обстановки, и потому не должно было вызывать в нём никаких чувств.
— Он убит? Айзек, ты меня слышишь? — в голосе Ревекки отчетливо слышался страх. Она присела на корточки напротив Айзека, сложив сжатые кулаки на коленях. Глаза были большими как блюдца, губы дрожали.
— Убит? Кем? — отозвался Айзек, ему это не приходило в голову. Но даже подумав об этом и повторив её вопрос вслух, Айзек не ощутил, что это действительно нечто важное. Его больше занимало странное звучание собственного голоса и омертвение, которое он чувствовал во всём теле. В порыве жалости он погладил Ривку по волосам. — Кому это было нужно, Ривка? Исмэлу? Зачем?
— Я не знаю, — ответила девушка растерянно.
— Может быть, ты права, — согласился Айзек покорно, продолжая сидеть, обхватив руками колени.
Ревекка не знала, что ещё сказать. Она отвела взгляд и порывисто вздохнула. Айзек вёл себя странно. Она ждала слёз, гнева, ужаса, скорби, наконец, продолжения этих загнанных кружений и метаний по белым комнатам Благословенного города, но вместо этого он сидел и смотрел на нее, отстраненно улыбаясь и не замечая этого.
— Я не дам тебя в обиду. Не бойся.
— Я не боюсь, — досадливо ответила она, отвернувшись. — Я ничего не боюсь.
Вскочив на ноги, она прошлась по кабинету, стараясь не смотреть в ту сторону, где стояло кресло. Ей даже пришла в голову мысль отвернуть его к стене, но она отбросила эту абсурдную мысль.
— А ты? Ты, чего смотришь?! — неожиданно для себя самой она накинулась на замершего в коридоре перед открытой дверью дулоса.
— Господин не велел его беспокоить, я не могу войти без прямого приказа, — степенно отозвался Элизар.
— Надо же какие мы щепетильные! — продолжала яриться Ревекка, по своему обыкновению пряча страх за гневом. Она ткнула в него пальцем. — Ты не тот, за кого себя выдаешь, железный чурбан! Что случилось с архонтом? Куда делся Аарон? Говори! Говори, противная железяка!
Она услышала за спиной смешок, и резко обернулась на Айзека.
— Я не знаю, — растерянно мигал дулос. — У меня нет информации. Если позволите, я подключусь к Системе. Возможно, там есть недостающие данные.
Ривка посмотрела на Айзека, и тот кивнул. Когда Элизар удалился, она остановилась посреди кабинета и, уперев руки в бока, как это делали харанские женщины, принялась сосредоточено кусать губы.
Наконец Айзек встал и наклонился к автоматическому креслу. На его лицо снова легла серая тень. Заметив это, Ревекка чуть успокоилась. Лучше скорбь, чем ненатуральное спокойствие. Айзек протянул к отцу руку, на мгновение замер, но потом всё же заставил себя коснуться его восковой кожи и подтолкнуть голову, чтобы она упала на грудь. Он нащупал на шее отца толстую цепочку и обеими руками, онемевшими до покалывания пальцами, снял её с трупа. Висевшая на цепи золотистая, с черными царапинами и вмятинами, пирамида повернулась несколько раз вокруг своей оси и остановилась. Айзек надел её на шею поверх своего кулона.
— Мы сделаем то, чего он хотел, — сказал он, повернувшись к Ревекке. Он был смертельно бледен, но говорил решительно. — Соберем народное собрание и расскажем обо всем. Прямо сейчас. Я хочу, чтобы действия Исмэла обрели законную силу. Сила закона — это сила Господина. Возможно, я слишком глуп и наивен, но мне хочется, чтобы и Господин подтвердил его правоту. Тогда у всех нас появится шанс.
Ревекка с готовностью кивнула.
***
Аарон сидел на кровати в комнате, подготовленной для него Элизаром. Провёл правой ладонью по лицу от подбородка ко лбу, задержался и повёл дальше по безволосой голове к темени и затылку. Затем потер шею и наконец улегся на спину, уставившись в потолок. Амвелех показался ему игрушечным. Он знал, какую мощь он скрывает изнутри, но «снаружи» — в представлении живущих здесь людей — благословенный город был фальшивкой. Это странное ощущение преследовало его с тех пор, как он покинул триеру. Несмотря на всю сложность ситуации, на прямую угрозу их жизни, Аарон ни секунды не верил, что умрет. Часть его сознания даже находила предстоящую казнь забавной игрой. Его и раньше посещали такие чувства, но ещё никогда ощущение ирреальности не было таким сильным. Аарон не знал, но предугадывал действия жреца, его сыновей и гоплитов. Он предчувствовал всё, что случилось после. Это был тот зов судьбы, о котором он говорил Айзеку в святилище Хар-аМориа, но теперь это был не просто зов — это был вопль, сопротивляться которому не представлялось возможным.
Он сел на кровати за секунду до того, как по комнате прокатилась приятная мелодия вызова. Развернувшаяся перед дверью голограмма показывала старика и ребенка. Сухой, сгорбленный старик смотрел прямо на Аарона, его искаженная техникой голова казалась непропорционально большой, вытянутой, грушевидно расширяющейся кверху. Кроме ожидания его лицо, ничего не выражало. Девочка, которую старик держал за руку выглядела отрешенно, но когда она подняла голову и взглянула в камеру, сердце Аарона дернулось. Он снова беспокойно провел ладонями по голове. Та самая часть, которая наблюдала за его жизнью со стороны, ликовала. Другая часть, которую он до недавнего времени считал собой, была в смятении. Она будто ускользала. Аарон закрыл глаза. Накрывшая его паника, касалась только придуманной им личности, но у него не было никаких причин, чтобы не поддаться ей — он исчезал вместе с ней.
— Адам, брат мой. Ты здесь.
Аарон открыл глаза и посмотрел на голограмму. Девочка с длинным косами и пустыми черными глазами тянула к камере руку. Рука была неестественно длинной по сравнению с остальным телом и в тоже время короткой и широкой из-за искажений перспективы. Рука замерла в миллиметре от камеры. Аарон знал, что девочка пытается коснуться не камеры, а его лица. Ему самому этого хотелось. Течение мыслей изменилось, и он ощутил прохладу её пальцев. Через секунду они проникли сквозь кожу в щеку и гладили её изнутри. Ладонь девочки тонула в его лице, как в прохладной воде, налитой в миску, пальцы лениво копошились в черепной коробке. Рука растягивалась, погружаясь в лицо Аарона до локтя, до плеча, и он не сопротивлялся этому — они должны были стать одним.