Исмэл прищурился, но ничего не сказал. Повернувшись к виртам, он указал на скамью первого круга рядом с Ревеккой и снова надел шлем. Словно повинуясь его приказу, на скамьях позади архонтов стали появляться голограммы самых разнообразных аватаров, изображающих не только людей, но всех возможных фантастических существ. Это были только изображения, гораздо меньше и дурашливее голограмм архонтов, но по залу снова прокатился ропот неудовольствия. Но даже после появления виртов большинство мест оставались пустыми.
— Они боятся нас, но реальности они боятся еще больше, — Руфь остановилась рядом с Исмэлом. — Они хуже птенцов. Те хотя бы гениальны.
— Хуже? — хмыкнул Калеб за ее спиной. — Птенцы не боятся, они просто другие, Руфь. Совсем другие. Гораздо ярче и сильнее, чем кто бы то ни был. А эти даже боятся по указке жрецов, они — ничто, боты с заложенной в них программой повседневности.
— Сегодня у них будет шанс обрести сознание, — усмехнулся Исмэл.
— Фу, у них даже воображения нет, — покачала головой Ханна. Громоздкий шлем на миниатюрном теле делал её похожей на болванчика. — Какие банальные аватары.
— То, что одобрено кастой жрецов, — отозвался Варак со скамьи. — Я чатился с метэками после переворота. Они окончательно спятили — теперь они верят, что излишнее воображение в Сети может способствовать расшатыванию основ. Шаг в неверном направлении — и ты уже катишься в Хаос. Сеть, в сущности, и есть паутина Хаоса. Они даже воззвание Господину читают, прежде войти. Что-то о Светильнике и Провожатом на пути Зла.
— Зачем они вообще лезут в эту Паутину Зла?
— Потому что не могут без нее жить, — мрачно заметила Руфь, высматривая в рядах архонтов свою мать. — Зачем они нам, Исмэл? Почему бы не уйти без них?
Исмэл ответил не сразу.
— Если они останутся, то погибнут. Мы не можем их бросить.
— Но почему? Что если они всё испортят?
— Потому что мы уходим не в рай. Не в места вечного блаженства избранных и полубогов. Если ты ожидаешь подобного, то еще не поздно обратиться к жрецам. — Руфь досадливо поморщилась. — «Симулякр» — это жизнь сознания и воображения, без угнетения с внешней стороны — физических объектов и телесности, и это наш шанс обрести свободу. Если я буду выдвигать критерии отбора, выдумывать законы и правила, отделять избранных от «ботов», это будет повторением того, чего мы стремимся избежать.
— Посмотри на это с другой стороны, Руфь, — встрял в разговор улыбчивый Калеб, — если они и правда такие слабаки, какими кажутся, то едва ли принесут много вреда.
В зале наступила тишина. Развернувшаяся было голограмма Айзека исчезла, а на ее месте появился Исмэл, повторивший слово в слово то, что он только что говорил Руфи. Джотан, сидевший рядом с Ревеккой, отвесил шуточный поклон, давая понять кому Исмэл обязан таким началом собрания. Исмэл покачал головой с притворной суровостью и направился в центр Агоры. Толпа аватаров на галерке отозвалась одобрительными воем.
========== Глава двадцать пятая. Dies irae ==========
Пирамидальный кулон легко вошел в предназначенную для него пазуху на панели управления. Айзек провернул его несколько раз, и Голографический Триптих засиял чуть ярче, озаряя тёмное помещение храма серебристым, призрачным светом. В Нэосе не предполагалось никакого другого освещения, кроме естественного — через треугольные оконца на стенах, расположенные таким образом, что лучи сосредоточивались на правой стороне Триптиха, насыщая его живым солнечным сиянием. Но солнце уже село, поэтому храм был погружен в полумрак. Холодное свечение Священной Голограммы не могло его разогнать. Никто и никогда не приступал к таинствам в сумерки, это время считалось слишком ненадежным и даже опасным для проведения ритуалов, и теперь Айзек понимал почему. Даже бог Тэкнос, Лик которого при солнечном свете казался добрым и любящим, теперь выглядел чужим и угрожающим.
— Кровь Твоя дарует откровение, — сипло прошептал Айзек, и провернул основание отцовского кулона ещё раз, так что теперь пирамида походила на восьмиконечную звезду. Руки дрожали и не слушались, пальцы соскальзывали. Айзек снова надавил на основание. — Она есть Огнь неиссякаемый…
Пирамида полностью вошла в пазуху на панели. Айзек почувствовал дуновение воздуха с резким запахом аргона-хюлэ. Что-то было не так. Через открывшееся отверстие шёл только воздух. Айзек несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь сосредоточиться и унять бьющееся в панике сердце.
— Пусты, пусты, всё кончено. Нет, это только резервуар с кикеоном, он не имеет ничего общего с колодцами. «У тебя есть доступ к Театру…» Но что это? Как туда попасть? Я должен… О, боги, смилуйтесь. Дайте ответ.
Айзек не замечал, что говорит вслух на разные голоса, то пародируя отца, то увещевая самого себя мудрым и успокаивающим тоном. Окружающая тишина пугала его. Стены Нэоса всегда давили на Айзека величием, но сегодняшний суеверный ужас не имел ничего общего с трепетной робостью послушника перед божеством. Айзек вглядывался в голограмму с подозрением и опаской, словно за ней прятался не любящий Господин, которому он посвятил много часов молитв, но кто-то иной, страшный и непонятный, кто мог бы растерзать его в одно мгновение.
На подгибающихся ногах он шагнул к Триптиху. Встал на колени, простираясь перед ним ниц.
— Если Ты существуешь… мой отец умер ради Тебя! Открой мне правду! Позволь спасти тех, кто остался! Господин… Мы грешны, мы мерзки перед лицом Того, Кого возомнили своим богом. Но Господин и раб — две стороны одной медали. Нет, нет, я хочу сказать другое…
Айзек поднял голову и заозирался по сторонам, будто ожидая увидеть в храме бога. Но вокруг был всё тот же давящий полумрак. Ему пришла новая мысль, он поднялся с колен и вернулся к панели. Сняв с себя кулон, другой рукой он вынул отцовскую пирамиду из пазухи и опустил её на пол.
— Кровь Твоя дарует откровение. Она есть Огнь неиссякаемый в немощном теле Земли. Кровь Твоя дарует откровение. Она есть Огнь неиссякаемый в немощном теле Земли. Кровь Твоя, — ему удалось провернуть основание своего кулона, и пирамидка плавно вошла в панель. В тот же момент в отверстии захлюпало, и чаша стала наполняться кикеоном. Айзек не сдержал ликующий возглас. Наполнив ритуальный сосуд, он снова встал перед Триптихом и закинул голову вверх, как изображалось в учебных книгах.
— Кровь Твоя дарует откровение. Она есть Огнь Неиссякаемый…
Капля кикеона упала на язык. Айзек засипел, пытаясь вдохнуть побольше воздуха. Кикеон связал рот, выступившая слюна капала на пол. Отдышавшись, Айзек опустился на колени и, выпустив сосуд, нащупал пол. Нэос вращался. Он стал еще чернее, стены наползали друг на друга. Айзек закрыл глаза, но с закрытыми глазами он продолжал видеть, и даже более отчетливо. Голографический Триптих налился плотью. Сердце Айзека сжалось. Когда он заговорил, онемевший язык едва ворочался. Звуки древнего языка с трудом вырывались из горла.
—Εάν μη έλπηται, ανέλπιστον ουκ εξευρήσει. Εάν μη έλπηται, ανέλπιστον ουκ εξευρήσει… Аскиос! Аксиос! Аксиос!
Эхо повторило его воззвание, и Айзеку показалось, что он уже слышал этот голос. Чужой, глубокий и звучный голос. «Аксиос!»
— Ум, Утроба и Сердце есть Одно.
— Двое есть одно, — послышалось ему.
— От Незаходящего ничто не скроется.
— Ничто не скроется… — повторило эхо.
Айзек услышал дребезжащий звон, словно рассыпались легкие металлические предметы. Звук нарастал, становился интенсивнее. Голографический Триптих теперь казался восковой скульптурой. Несуществующий ветер трепал полы одежд неподвижных Фигур.
Стараясь перекричать звон в ушах, Айзек заставил себя произнести последние слова воззвания:
— Ибо здесь присутствуют боги! Так говорю я, Айзек, последний ребенок Амвелеха, благословенного города колодцев!
Несколько секунд ничего не происходило, но потом Айзек увидел себя самого расталкивающего Фигуры Триптиха в стороны. Это было так неожиданно, что он не смог этому помешать. Фигура Хора упала и рассыпался на куски, похожие на комки влажной земли. С Тэкноса он сорвал капюшон, и под ним увидел голову женщины, прекраснее которой никогда не видел. Он глядел на нее, забыв обо всем на свете. С вожделением, со страстью, с любовью, с обожанием, с нежностью, с презрением. Она вытянула левую руку в сторону, рукав облачения соскользнул к локтю, обнажая окованные золотыми кольцами запястья. Женщина тряхнула рукой, и браслеты завибрировали, ударяясь друг о друга и создавая тот дребезжащий звук, что Айзек уже слышал. Она встряхнула рукой еще раз, а затем затрясла ею в одном ритме, создавая особую вибрацию, от которой у Айзека заломило в висках. Закрыв уши руками, он отпрянул.