— Да прибудет с нами милость Твоя… — она подняла голову и посмотрела в ссутулившуюся спину Айзека, удивляясь его холодности. Даже бездушные громоздкие механизмы, свисающие с высокого потолка и тянущиеся между черных стенок, славили рождение бога.
— Ты думаешь, это Господин? — спросил Айзек, не оборачиваясь. Ревекка едва расслышала его слова в биении божественного сердца. — Думаешь, Он мог воплотиться в этом?
— Почему ты сомневаешься, Айзек? Разве ты не чувствуешь? Его Свет, Его тепло, Его кровь наполняют землю.
Айзек молчал.
— Я не говорю, что ты не прав, но знание, откровение, которое ты получил, — это же еще не всё. Главное, что чувствуешь сердцем. Оно прекрасно, разве ты не видишь?
— Это так, — ответил Айзек, и в его голосе Ревекка уловила усмешку. — То, что ты чувствуешь — эйфория, которую я ощущал каждый раз, когда нейроиглы Сети проникали в мой мозг. Радость единения с божеством мне знакома больше, чем мне бы хотелось.
Ревекка поднялась с колен и подошла к Айзеку, остановившись от него в двух шагах. На расстоянии вытянутой руки над ними светило солнце восходящего мира.
— Даже если так, Айзек. Какая разница? Разве не счастье, что Он вас не покинул? Что Он раскрыл вам Свое Сердце, Ум и Утробу и вобрал в Себя всё? Никто не погиб, Айзек, они просто ушли, стали иными. Отпусти их. Произошло то, что предначертано.
— Предначертано? — повторил Айзек, напряженные плечи опустились. — Ты думаешь, это эгоизм? А я ведь хотел даже убить Его, — он покачал головой. — Я знаю, как должен думать, чтó должен чувствовать, но не могу. Почему, Ревекка? Почему я не вижу то, что видишь ты? Он выбрал плохого патриарха.
— Господь Тэкнос — разбитое Сердце нашей мертвой планеты. Каким бы оно ни было — добрым и любящим, каким ты желал бы его видеть, или страдающим и озлобленным, каким видишь — это все-таки сердце, Айзек. Рукотворное или нет, оно живет. Бьется, чувствует, страдает. Это тот бог, которого мы не заслуживаем.
— Я не вижу Сердце, Ревекка, я вижу… — Айзек пожал плечами. — Яйцо паука.
Ревекка протянула руку к сияющей полупрозрачной стенке.
— Это Дитя, — сказала она. Раскрытая ладонь остановилась в нескольких сантиметров от поверхности. Внутри что-то забурлило, стенка стала темнеть, будто что-то приблизилось изнутри. Кожный покров стал полупрозрачным, сохраняя мутный иссиня-черный оттенок. Внутри надувшегося пузыря что-то повернулось. Ревекка завороженно смотрела на бурление внутри, ей казалось, что она вот-вот увидит нечто волшебное. Пальцы почти коснулись поверхности, но Айзек отдернул ее руку.
— Почему? — Ревекка с обидой посмотрела на него. — Он не опасен, Айзек.
— Возможно, ты права. Возможно, это божественное дитя, сердце нашего мира. Но я не могу избавиться от ощущения, что это гнойный нарыв на теле земли.
Он усмехнулся, посмотрел на махайрас в своей руке, поскреб ногтями шрам на щеке.
— Должно быть, я сошел с ума. Одна часть моего существа твердит о величайшем чуде, о том, что всё сбылось, как было предначертано. Избранный народ разделил сущность божества, оставшиеся населят землю. Аргон-хюлэ… Хорá наполнит планету соками, земля снова начнет плодородить. Пока население не разрастется так, что ресурсов снова начнет не хватать. Затем война, мор и ожидание конца…
Ухмылка стала шире, он бросил неприязненный взгляд на посветлевший сосуд, полный биения жизни.
— Разве бог, каждый раз возрождающий планету из пепла, плох?
— Нет, Айзек.
— Я даже отчасти понимаю твое обожание. Я пытался молиться, до того, как ты пришла, а потом понял, что вся моя послушническая жизнь была обманом. Я верил в трансцендентного Господина, в приятное чувство благодати во время ноэтической молитвы — и только. В глубине души, я всегда знал, что Господин — выдумка людей. И даже узнав его в воочию, я не могу поверить, что это Он. Знаешь, что я думаю — бесконечно, по кругу? Боги — выдумка людей, а это несчастное существо поверило этой выдумке и играет эту роль для нас. Это существо имеет очень долгую память и вмещает в себя память людей о многих культурах человечества, как тут не возомнить себя богом? Особенно если люди летят в твои сети, как мухи.
Айзек тряхнул головой, и улыбка сошла с лица. Он взял руку Ревекки, погладил по тыльной стороной ладони и сжал.
— Я должен думать о тебе. Уйдем. Уйдем, — повторяя это слово, как заклинание он пошел прочь, но бурление в черных стенках коридора, его сбило. Он остановился, отпустил кисть Ревекки и обернулся к Тэкносу.
— Айзек?
Он стоял на месте и смотрел на яйцо, внутри которого билась чуждая ему жизнь.
— Ты знаешь, что в этих черных сосудах? — по лицу Айзека пробежала судорога, пальцы сжали рукоять махайраса.
В считанные секунды он преодолел расстояние между ним и яйцом и вонзил клинок в толстую полупрозрачную стенку. Ревекка вскрикнула, но ее крик потонул в неожиданном визге сирены. Большие системные дулосы под потолком остановились и включили сигнал тревоги, они мигали яростными огнями и вопили, будто от боли. Айзек дернул руку в сторону, проламывая твердую кожу яйца. Из него хлынул аргон-хюле, смешанный с какой-то жирной белесой жидкостью.
— Айзек! Нет! Что ты делаешь?!
Юноша будто не слышал крик Ревекки, не чувствовал ее рук, пытавшихся оторвать его от кощунственного действия. Не глядя, он оттолкнул ее и снова вонзил махайрас в яйцо. Когда дыра стала достаточно большой, он стал отламывать куски руками. Околоплодная жидкость и аргон-хюлэ покрывали его с ног до головы. Никто не пытался его остановить, Система вопила от боли, но не сопротивлялась, позволяя завершить жертвоприношение до конца. Поток жидкости иссяк. Соскальзывая на слизи, Айзек подтянулся на гибких трубах и забрался внутрь. Поняв голову, в сверкающих телесно-розовых лучах, проходящих через кожу гибких стенок, он увидел чёрную свернутую в круг многоножку, висящую на жгутах питательных сосудов. Он поднес махайрас к одному из них. Она открыла глаза.
— Это тебе за отца, — мстительно произнес Айзек, и рванул жгут лезвием махайраса. Многоножка дернулась и сжалась. Черные глазки увлажнились, но Айзек поднес нож к другой трубке. — За Исмэла. За мою мать. — Он оборвал еще один сосуд. — За меня и за всех, кого ты обманул. За Амвелех, за илотов, за мировую войну, за людей, в ловушку которых ты попался.
Айзек остановился. Руки болели от напряжения, кровь прилила к лицу, он дышал громко и часто. Ноги подгибались, голова раскалывалась от звона. Вывалившись из кокона в лужу внутренних соков, Айзек какое-то время зачарованно смотрел сотрясающиеся в агонии стенки. Затем вдруг вскочил на ноги, схватил Ревекку и помчался прочь по коридору.
— Почему? Зачем ты это сделал? — задыхаясь от бега, спрашивала Ревекка, пытаясь перекричать вопли предсмертной агонии Системы.
— Потому что он самозванец, — прокричал Айзек, не оборачиваясь. Голос звучал отрывисто и будто бы весело. — Потому что должен был! Потому что… О, БОГИ! Я НЕ ЗНАЮ, ПОЧЕМУ! ПОТОМУ ЧТО Я ЕГО НЕНАВИЖУ. НЕТ ДРУГИХ ОПРАВДАНИЙ!
Ревекка вырвала руку и остановилась. Она смотрела на свои босые ноги. Сирены продолжали выть. Айзек сделал еще несколько шагов и тоже остановился.
— Мне ненавистен Амвелех, ненавистен его бог, ненавистен аргон-хюлэ, и мне ненавистна Сеть. Я ненавижу оправдания, которые выдумываются, исходя из потребностей, я ненавижу всякую философию, религию и истину, если из-за них умирают люди. Возможно я погубил тебя, возможно, нам отсюда не выбраться, но… но…
Ревекка шагнула к нему и, зарывшись пальцами в его испачканные волосы пальцами, наклонила голову юноши себе на плечо. Он сгреб ткань на ее спине, и не смог больше сказать ни слова. Из глаз хлынули слёзы.
— Я не понимаю тебя, — сказала она обреченно, — совсем не понимаю, Айзек.
Тревога не смолкала несколько часов. Оставив попытки бегства, Айзек, Ревекка и дулос Элизар остались в том же коридоре ждать своей участи. Айзек и Ревекка сидели на полу, привалившись к стене и взявшись за руки. Элизар суетился, елозил гусеницами по полу, выпрашивая приказы, и мигал каким-то особенно темными оттенками, каких за ним не замечали раньше. Никто не решался прервать молчание, тонувшее в оглушающем вопле сирены. Вдруг всё смолкло.