Ревекка выпрямилась и испуганно взглянула на Айзека. Коснулась ушей, словно опасаясь глухоты.
— Тревога, — слишком громко сказала она и, понизив голос, договорила: — Прекратилась.
Айзек только кивнул. Поддерживая друг друга, они поднялись и побрели по коридору к лифту. С замирающим сердцем, Айзек вызвал голограмму, но вопреки его опасениям она развернулась. Чуть погодя раскрылись двери лифта.
Айзек ждал наказания. Он ждал его, входя вместе с Ревеккой в лифт, ждал, когда не спеша смывал с себя грязь нерожденного бога, ждал, входя в триеру и направляя ее в Харан. Он не ждал, что разверзнутся небесные хляби, что земля содрогнется под ногами, или его пронзит молния из ясного неба, он ожидал мести машин. Но предупредительные дулосы заботились о последних людях так же, как делали это всегда, словно ничего не произошло, и это внушало беспокойство. Когда ворота, выпустив быстроходную триеру в мир, сомкнулись, Айзек вздохнул с облегчением. Впереди их ждала только пустыня, но он покидал Амвелех без сожаления.
— Потеряна связь с Амвелехом, — сообщил Элизар, не успели они отъехать. Дулосы, которых взяли ему в помощь, красноречиво отключились. Индикаторы настроения на их лицевых панелях погасли.
— Что это значит, Айзек? — спросила Ревекка. Они стояли в рубке управления и смотрели на голограмму на экране. Тяжелые, сияющие на солнце блоки чуть скошенных каменных стен постепенно удалялись.
— Амвелех отправил нас в изгнание, — Айзек улыбнулся. Ревекка давно не видела на его лице такой умиротворенной улыбки. — Нам больше нет хода назад.
— Но что с ним будет?
Айзек пожал плечами.
— Кто знает? Он будет стоять здесь веками. Жить, пока не истощатся ресурсы. Потом умрет, как всё в этом мире. Останется только череп в песках.
Ревекка нашла ладонь Айзека и сжала обеими руками. Её пальцы были холодными и сухими.
— Ты говоришь о нем, как о живом существе.
— Он живой. У него есть всё для для этого — Система жизнеобеспечения и Сеть-сознание. Амвелех — одна из форм существования этого существа. У него много лиц, — помолчав, Айзек добавил: — почему же он не наказал меня за то, что я сделал?
Ревекка не ответила, глядя, как большие блоки становятся меньше, складываясь кирпичиками в величественную, но убывающую пирамиду.
— Может быть, ему не знакомы такие чувства, как мстительность и жестокость, — сказала она.
Айзек взглянул на нее, ища осуждение, но лицо Ревекки не отражало никаких эмоций. На губах блуждала далёкая улыбка.
— Надеюсь, что ты права, — отозвался он.
========== Эпилог. Номад ==========
В траурном красном хитоне Айзек стоял перед округлым смотровым люком триеры и вертел между пальцев кулон, разглядывая выступившую впереди цепочку гор. За несколько дней движение вездехода стало настолько привычным, что, казалось, длилось всегда. Айзеку хотелось, чтобы так было — бесконечное путешествие без ориентиров и оседлости, без руководства и пункта назначения. Вспоминая себя прежнего — изнывающего от тоски и мечтающего о всеобщей гармонии, слабого и сентиментального, Айзек не находил в себе отклика. «Прежнее» вышло из него со слезами на плечо Ревекки, исчезло в стоке душевой кабины вместе с кровью и грязью убитого бога. Айзек нынешний был скитальцем без родины и Господина. Он не рождался и не умирал, жил без карты и шёл наугад. И его это устраивало.
Рыжие остроконечные горы приблизились и резко сдвинулись влево. Триера миновала поворот Харану и взяла курс на Белшар-Уцур.
— Я не знаю, что нас там ждет, — предупредил Айзек, не оборачиваясь.
Ревекка сидела за привинченным к полу столом, навалившись на него грудью и положив голову на сложенные руки.
— В видении Белшар-Уцур показался мне чем-то вроде дурного отражения Амвелеха. В лучшем случае, мы найдем там мертвецов, а в худшем… — он замолчал, подбирая нужные слова, но так и нашелся и пожал плечами.
— Я знаю, что нас ждёт в Харане, Айзек, и это куда хуже, — возразила Ревекка. — Вернуться туда — словно пытаться натянуть детскую одежду, из которой давно вырос. Лучше неизвестность.
— Ты не жалеешь о том, что ушла со мной?
Ривка повернула голову, спрятав лицо в сложенных на столе предплечьях.
— Когда я вспоминаю то святящееся «яйцо», мне хочется плакать. Мне кажется, что ты убил не только тех, кого любил, кто пожертвовал собой ради Его рождения, но и надежду на будущее для всего мира, — глухо, в стол, сказала она. Ее голос был едва слышен из-за гула триеры. Айзек обернулся и смотрел на кудряшки, рассыпавшиеся по столешнице, сметающие при каждом движении головы тонкий налёт песка. — Но всё-таки я понимаю, почему ты это сделал.
Айзек отошел от окна и присел на корточки перед сидящей за столом Ревеккой.
— Почему?
Ревекка повернулась и взглянула на него.
— Потому же, почему я сбежала из Харана, Айзек. Некоторые вещи невыносимы, даже если кажутся правильными и лучшими из всех возможных зол.
Айзек дотронулся до ее волос. Нажав на прядку на столе, он выпрямил кудрявую пружину и прижал пальцем, чтобы она не сжалась обратно.
— Твои волосы стали длиннее.
— Если только так ты мог попрощаться с ними, то я ни о чем не жалею, Айзек. Я не хочу оглядываться назад.
Айзек отрешенно кивнул. Задумавшись о чем-то, он продолжал играть с волосами Ревекки, рисуя между ними узоры на засыпанной песком аргоно-металлической столешнице.
— Иногда я думаю о завете, полученном отцом, — сказал он наконец. Прочерченная пальцем дорожка пропетляла между волос и локтей Ревекки и соединилась с началом. — О том, что он хотел принести меня в жертву.
— Айзек… — Ревекка обеспокоенно подняла голову, черные кудряшки взлетели, поднимая в воздух прозрачную пыль.
— Нет, это не тяготит меня больше. Просто мне пришла в голову странная мысль. Отец посчитал меня Тэкносом и поэтому был готов убить, почему? Что если жертва необходима?
Ревекка растеряно покачала головой. Потом её губы сердито сжались.
— Не нужно, Айзек, прошу тебя. Не думай об этом.
Айзек поднял на нее взгляд, протянул руку к заострившейся скуле и погладил, заставляя ее расслабиться.
— Не бойся, Ривка.
Смахнув ладонью песок со стола, он поднялся и подошел к окну. Ревекка смотрела в его спину с сомнением.
— Я действительно чувствую себя освобожденным, Ревекка. Я не принадлежу никому и ничему, кроме себя самого, — он помолчал, прокатил между пальцев крупицы песка и усмехнулся. — К тому же обман — это так по-человечески.
Белшар-Уцур не производил впечатления мёртвого города. Он был мрачен и грязен, но иллюзорная бодрость мигающих вывесок, груды мусора на улицах, и вывешенные между сцеплений цветные тряпки, болтающиеся порой прямо на проводах, создавали ощущение вчерашнего праздника. Углубившись в город на гиппосе, Айзек и Ревекка, сопровождаемые Элизаром, встречали людей — апатичных и ленивых, но отнюдь не испуганных. Казалось, им просто нет дела ни до чего, кроме них самих.
Остановив гиппос на пустынной дороге под свисающей связкой тросов, Айзек подошел к привалившемуся к стене мужчине. Глаза над респираторной маской были тусклыми и невыразительными — мыслями он был далеко. Айзеку стоило немалого труда обратить на себя его внимание. Но даже тогда илот не проявил никакого любопытства к чужакам, не попытался сбежать или, наоборот, напасть на них, хотя именно этого Айзек ждал от него в первую очередь. Возможно, белшарец опасался дулоса, но Айзек в этом сомневался — скорее, они просто не вызывали у него никаких чувств.
— Ты слышишь меня? — Айзек перевел взгляд с илота на подкатившего Элизара. — Мы не представляем для тебя угрозы. Меня интересует только одно: как вы выжили? Ты понимаешь, что я говорю?
— Мордой не вышел. Считай повезло, — просипел человек, наконец сфокусировав взгляд на Айзеке.
— К верховному жрецу Амвелеха следует обращаться «Святейший», — встрял Элизар, взявший на себя функцию церемониймейстера.