— А вы верите в призраков, месье, в призраков, которые обитают в столах? Однажды я решил повращать стол с моим шурином и Эмилем, официантом, который был у нас до того, как появился нынешний. Не получилось. Представьте себе, эта штука осталась нема, как рыба.
— Как обидно, что вы меня перебили. О чем я говорил?
— О большевиках, о планете Венера, это, верно, очень хорошая планета.
— Я рассматривал третью гипотезу?
— Не помню.
— Жалко. Когда меня перебивают, я не могу восстановить ход моих мыслей.
— Это возраст, месье.
— Да, возраст, который все увеличивается. Возраст, он как зверь, месье. Зверь, который все увеличивается, увеличивается, увеличивается и в конце концов сжирает вас живьем.
— Ох, я аж содрогнулся, честное слово.
— Все было бы ничего, если бы меня не мучила эта штука, здесь, в груди.
— По-моему, то, в чем вы себя упрекаете, не так уж страшно. Раз уж никто не заметил. Я вижу, вас даже наградили.
— Это самое ужасное! И виню себя в этом я один. Да, один-единственный. Остальные не хотят меня понимать — родственники, друзья. Не хотят понимать. Некому меня судить.
— Сколько людей радовалось бы на вашем месте.
— Это все бесчестные люди. Я сам себе единственный судья. Что же, прикажете мне умереть? Либо меня вообще судить будет некому, либо я сам себя буду судить целую вечность. Ужасно!
Месье Толю расплакался. Но в 51-м трамвае этим никого не поразишь. Здесь привыкли: столько людей возвращается с кладбища Пантен.
— Не надо переживать, месье, — сказал Гектор Лантерн, — не надо.
Месье Толю вытер глаза ветхим платком. Шмыгнул.
— Я уже ничего не соображаю.
— Это понятно, вы взволнованны.
— Обидно, что я не могу вспомнить конец фразы, на которой вы меня перебили.
— А, это когда вы говорили о коммунистах и звездах.
— Кстати, уважаемый, я вдруг кое о чем подумал, ведь я совершил путешествие после того, как вышел на пенсию. Я был за границей.
— Я тоже был за границей, в Бельгии, в Шарлеруа, а позже в Рейнской области. Но это все равно, что во Франции.
— А я ездил в Лондон. Дело в том, месье, что эта поездка стала концом всего. Конечно, начни я путешествовать сейчас, это не отменило бы моего непутешествования в прошлом; улавливаете?
— Кажется, да.
— Однако, я думал, что если буду путешествовать, то стану меньше себя упрекать. Была у меня такая мысль. Так вот, друг мой, оказалось — наоборот. Путешествуй я сейчас или не путешествуй — все равно. В этом я убедился: все равно. Совесть никуда не денется, месье, и меня не простит.
— Вот напасть.
— Да, жизнь — штука безрадостная, и безрадостнее всего понять это как раз тогда, когда собираешься уходить.
— Смерть — тоже путешествие, месье.
— Да, но эту географию не преподают.
— Как же, месье. А кюре разве не этим занимаются?
— Любопытная мысль. Где вы ее подхватили?
— Не знаю. Мысли приходят, когда я думаю.
— Видите ли, было бы удобно отправиться в это путешествие, освободившись от совести. Вы меня понимаете? Оставив ее здесь, на земле.
— А как же призраки, месье? Вам не кажется, что призраки — это совесть, которая бродит по старым домам, не имея хозяина, которого можно мучить? Вот она ко всем и пристает.
— Надо же, друг мой, кажется, вы неплохо соображаете. Неглупая мысль. И часто у вас такие бывают?
— Я же сказал, месье, когда думаю.
— А когда вы думаете?
— Вы будете смеяться, месье: когда какой-нибудь клиент предлагает моей жене «вы-меня-понимаете», и они поднимаются в зал второго этажа, где стоит бильярд, роскошный бильярд Брюнсвика с бортами марки «чемпион». Вот тогда я и думаю. Ведь я великий рогоносец, господин преподаватель.
— Значит, вы принимаете жизнь с хорошей ее стороны.
— А что делать?
— Конечная, — произнесла дама, у которой была кондукторская сумка с язычками разноцветной бумаги.
— Очень неглупая мысль. Освободиться от призрака, от призрака, который перестанет вас мучить. При таком условии можно и умереть. Пусть будет Толю, которому все трын-трава, и Толю-фантом, который останется здесь.
Он притопнул ногой, чтобы указать, где именно «здесь».
— И который, наконец, от меня отвяжется.
Тут он заметил, что хозяин кафе неожиданно и полностью исчез. Озадаченный месье Толю на миг пожалел, что так незадачливо утратил сознательного собеседника; затем его удивление прошло, и он со смехом спросил себя, не был ли это призрак.