— Верхние этажи уже все заняты, сэр. Чуть пониже подойдет?
Раффи вздыхает, будто для него это наказание:
— Вполне.
Портье снова косится на меня, записывает что-то в старомодный гроссбух, протягивает Раффи ключ и говорит, что наш номер 1712. Хочется попросить еще один для себя, но я предпочитаю не раскрывать рта. Судя по тому, как женщины ищут себе сопровождающих для прохода в здание, подозреваю, что из людей разрешено свободно передвигаться только слугам. Так что ничего не поделаешь.
Повернувшись ко мне, портье говорит:
— Можете подняться на лифте, мисс. Электричество здесь работает надежно. Единственная причина, по которой мы используем ключи, а не электронные карточки, — так предпочитают хозяева.
Он что, в самом деле назвал ангелов хозяевами? При мысли об этом у меня холодеют пальцы. Несмотря на всю мою решимость схватить Пейдж и убраться отсюда ко всем чертям, очень хочется как- то поучаствовать в расправе над этими мерзавцами.
Меня и в самом деле не оставляют мысли о том, что они подчинили себе наш мир. Они могут снабжать электричеством освещение и лифты, а также обеспечивать регулярные поставки изысканной еды. Можно назвать это магией — объяснение ничем не хуже других. Но я пока что не готова отбросить столетия научного прогресса, начав думать подобно средневековой крестьянке.
Кто знает, может, поколение спустя люди будут полагать, что всё в этом здании приводится в действие силой магии. Я стискиваю зубы, осознавая, во что превратили нас ангелы.
Я разглядываю идеальный профиль Раффи. Ни один человек не может выглядеть столь совершенным. Лишнее напоминание о том, что он не один из нас.
Отвернувшись, я замечаю, что взгляд портье чуть теплеет, будто тот одобряет мрачное выражение лица, с которым я смотрела на ангела. Снова придав своей физиономии профессиональный вид, он говорит Раффи, чтобы тот звонил ему, если что-то понадобится.
Короткий коридор возле лифтов ведет к просторной площадке. Нажав кнопку вызова, я быстро осматриваюсь. Надо мной тянутся до самого куполообразного потолка бесчисленные ряды балконов.
Наверху кружат ангелы, совершая короткие перелеты с этажа на этаж. Внешнее кольцо ангелов поднимается по спирали вверх, внутреннее опускается.
Видимо, они это делают, чтобы избежать столкновений, — так же, наверное, выглядит сверху наше уличное движение. Но несмотря на практический смысл, вся сцена напоминает идеально срежиссированный воздушный балет. Если бы Микеланджело увидел подобное при свете дня, в струящихся сквозь стеклянный купол лучах солнца, он упал бы на колени и рисовал бы, пока не ослеп...
Двери лифта со звонком раздвигаются, и я отвожу взгляд от величественной картины.
Раффи стоит рядом, наблюдая за полетом своих соплеменников. Прежде чем он закрывает глаза, я успеваю заметить в них нечто похожее на отчаяние. Или тоску...
Я отказываюсь жалеть его, отказываюсь испытывать к нему какие-либо чувства, кроме злобы и ненависти за все то, что его народ сделал с моим.
Но ненависти нет.
Вместо нее я ощущаю странное сочувствие. Какими бы разными мы ни были, мы все равно во многих отношениях родственные души. Мы — всего лишь два человека, стремящиеся вернуться к своей прежней жизни.
Но тут я вспоминаю, что он на самом деле не человек.
Я вхожу в лифт — с зеркалом, деревянными панелями и красным ковром, каким и должен быть лифт в дорогом отеле. Двери начинают закрываться, но Раффи продолжает стоять снаружи. Я протягиваю руку, не давая дверям сдвинуться.
— В чем дело?
Он смущенно оглядывается по сторонам:
— Ангелы не пользуются лифтами.
Конечно, они просто летят на свои этажи. Я игриво хватаю его за запястья и кружусь в пьяном танце, хихикая на случай, если за нами кто-то наблюдает. А потом я затаскиваю его в лифт.
Я нажимаю кнопку семнадцатого этажа. Внутри у меня все переворачивается при мысли о том, что, возможно, придется бежать с такой высоты. Раффи тоже явно не по себе. Вероятно, тому, кто привык летать в открытом небе, лифт кажется стальным гробом.
Когда двери открываются, он быстро шагает наружу. Судя по всему, желание покинуть похожую на гроб машину перевешивает опасения, что его могут увидеть выходящим из лифта.
Номер оказывается люксом со спальней, гостиной и баром. Повсюду мрамор и мягкая кожа, пышные ковры и широкие окна. Два месяца назад отсюда открывался бы захватывающий вид на Сан- Франциско во всей его красе.
Теперь же хочется плакать при виде развернувшейся передо мной панорамы всеобщего разрушения.
Я сомнамбулически подхожу к окну и прижимаюсь к холодному стеклу лбом и ладонями, словно к могиле отца.
Обугленные холмы усеяны накренившимися зданиями, похожими на сломанные зубы в обожженной челюсти. Хейт-Эшбери, Мишн-Норт-Бич, Саут-Маркет, парк Золотые Ворота — ничего больше нет. Где-то глубоко внутри меня что-то ломается, как хрустящее под ногами стекло.
Тут и там к небу поднимаются столбы черного дыма, словно тянущиеся из-под воды пальцы утопающего.
И все же есть районы, которые не выглядят полностью сгоревшими и где могли бы разместиться небольшие сообщества из пригородов. Сан-Франциско славится своими пригородами. Не могли ли какие-то из них пережить стремительную атаку астероидов, пожаров, бандитов и болезней?
Раффи задергивает занавески:
— Не знаю, почему окна оставили незашторенными.
Зато я знаю почему. Горничные тоже люди. Им хочется испортить иллюзию цивилизации, хочется, чтобы никто никогда не забывал о том, что сделали ангелы. Я бы тоже оставила шторы раздвинутыми.
Когда я отхожу от окна, Раффи кладет трубку телефона. Плечи его опускаются, словно на них вдруг навалилась усталость.
— Почему бы тебе не принять душ? Я только что заказал еду.
— Здесь что, есть обслуживание в номерах? Как в настоящем отеле? На земле творится кромешный ад, а вы заказываете себе еду в номер?
— Ты хочешь есть или нет?
Я пожимаю плечами:
— Ну... в общем, да.
Меня нисколько не смущают мои двойные стандарты. Кто знает, когда удастся поесть в следующий раз?
— Как насчет моей сестры?
— Всему свое время.
— У меня нет времени, и у нее тоже.
И у тебя тоже нет. Сколько еще часов осталось, прежде чем борцы за свободу нанесут удар по обители?
Как бы ни хотелось, чтобы Сопротивление хорошенько врезало ангелам, при мысли о том, что под удар попадет Раффи, внутри у меня все переворачивается. Я едва не поддаюсь искушению признаться ему, что видела здесь бойцов Оби, но подавляю это желание в зародыше. Сомневаюсь, что он не поднял бы тревогу, — точно так поступила бы я, узнав, что ангелы собираются атаковать лагерь Сопротивления.
— Ладно, мисс Торопыга, где ты собираешься искать? Начнем с восьмого этажа или с двадцать первого? Как насчет крыши или гаража? Может, просто спросишь портье за стойкой, где ее могут держать? В этом районе есть и другие уцелевшие здания. Стоит начать с одного из них, как думаешь?
К своему ужасу, я осознаю, что от моей решимости не осталось и следа, и слезы подступают к глазам. Я широко раскрываю их, чтобы не расплакаться перед Раффи.
Его голос смягчается:
— Чтобы найти ее, потребуется время. Если мы умоемся, на нас меньше будут обращать внимания, а если поедим, у нас будет больше сил для поисков. Если тебя это не устраивает — вот дверь. А я приму душ и подкреплюсь, пока ты ищешь.
Я вздыхаю:
— Ладно, — и иду мимо него в ванную, застревая каблуками в ковре. — Приму сперва душ.
Я едва удерживаюсь, чтобы не хлопнуть дверью.
Ванная — настоящее олицетворение роскоши из камня и меди. Могу поклясться, что она больше, чем наша квартира. Стоя под горячими струями, я смываю с себя грязь. Никогда не думала, что от горячего душа и шампуня можно получить такое наслаждение.