халат.
Схватив стул, я с размаху бросаю его в ангела, прежде чем тот успевает опомниться. Он отшвыривает стул в сторону, словно скомканную бумагу.
Прежде чем я спохватываюсь, он швыряет меня на бетонный пол и душит, перекрывая мне не только воздух, но и доступ крови в мозг.
Еще пять секунд, и я потеряю сознание. Резко подняв руки, я бью по его предплечьям.
Это должно сработать против удушения. На тренировках у меня всегда получалось. Но сила захвата нисколько не ослабевает. В панике я не учла его сверхъестественную мощь. В последней отчаянной попытке я сплетаю пальцы и с силой бью кулаками по сгибу его руки. Его локоть на мгновение дергается назад, но тут же возвращается на место. Время вышло.
Я инстинктивно вцепляюсь ногтями в его руки, словно и не было в моей жизни уроков самообороны. Но он продолжает сжимать мое горло словно стальными клещами. В ушах отдается бешеный стук сердца, голова кружится.
Лицо ангела холодно и безразлично. На нем проступают темные пятна. Я понимаю, что мне уже отказывает зрение.
Перед глазами все плывет.
На меня накатывает тьма.
ГЛАВА 39
Кто-то с силой врезается в ангела. Передо мной мелькают волосы и зубы, слышно звериное рычание.
На мою рубашку капает что-то теплое.
Руки ангела отпускают мое горло. Исчезает и его вес.
Я судорожно вздыхаю, обжигая воздухом легкие, и сворачиваюсь в клубок, заходясь в кашле.
На рубашке кровь.
Моих ушей достигает дикое ворчание и рык. Слышны также звуки рвоты.
Позади ящиков для трупов блюет слуга-грузчик. Даже при этом взгляд его устремлен куда-то за мою спину, а глаза раскрыты так широко, что кажутся белыми вместо карих. Он смотрит на источник крови, пропитывающей мою одежду.
Отчего-то у меня нет никакого желания оборачиваться, хотя я знаю, что надо.
Я поворачиваюсь, и увиденное повергает меня в ужас. Не знаю, что потрясает меня больше, и мой несчастный разум мечется от одного к другому.
Белый халат ангела намок от крови. Вокруг него валяются куски подрагивающего мяса, похожие на разбросанные по полу клочья печени.
Кусок плоти оторван и от его щеки.
Он бьется в судорогах, словно одержимый чудовищным кошмаром. Возможно, так оно и есть. Возможно, то же происходит и со мной.
Над ним склоняется Пейдж, вцепившись ручками в его рубашку, чтобы крепче удерживать содрогающееся тело.
Ее волосы и одежда забрызганы кровью. Кровь стекает по лицу.
Ротик раскрывается, обнажая ряды блестящих зубов. Сперва мне кажется, будто кто-то поставил ей длинные коронки. Но это не коронки.
Это лезвия.
Она вгрызается в горло ангела, мотая его, словно собака игрушку, и отрывает окровавленный кусок плоти.
Затем Пейдж выплевывает этот кусок, который с влажным шлепком падает на пол рядом с другими такими же.
Она с отвращением хрипит и отплевывается, хотя трудно понять, что тому причиной — то, что она делает, или просто вкус мяса. В голове у меня мелькают воспоминания о том, как отплевывались демоны, кусая Раффи.
Они не привыкли питаться мясом ангелов, проносится в мозгу мысль, но я тут же заталкиваю ее обратно.
Слуга снова начинает блевать, и мой желудок судорожно сжимается, явно желая к нему присоединиться. Пейдж по-звериному оскаливается, чтобы вновь вгрызться в содрогающуюся плоть.
— Пейдж! — в панике кричу я срывающимся голосом.
Девочка, когда-то бывшая моей сестрой, останавливается перед умирающим ангелом и оборачивается. Ее широко раскрытые карие глаза полны младенческой невинности. С длинных ресниц свисают капли крови. Она внимательно и послушно глядит на меня, как это всегда бывало. Ее взгляд не выражает ни гордости, ни жестокости, ни голода, ни ужаса. Она смотрит так, будто я позвала ее, когда она завтракала хлопьями с молоком.
У меня все еще дерет в горле, и я судорожно сглатываю, пытаясь удержать в желудке свой ужин. Звуки, которые издает грузчик, нисколько этому не способствуют.
Пейдж отворачивается от ангела и встает на ноги, ни за что не держась.
А потом она делает два грациозных, два чудесных шага ко мне!
Сестра останавливается, словно вспомнив, что она калека.
У меня перехватывает дыхание. Я гляжу на нее, с трудом подавляя желание подбежать и подхватить, если она упадет.
Пейдж тянется ко мне, словно прося взять ее на руки, как просила, когда была совсем маленькой. Если бы не стекающая по ее лицу и покрытому швами телу кровь, она показалась бы столь же милой и невинной, как и прежде.
— Рин-Рин!
Кажется, будто она сейчас расплачется. Пейдж ведет себя будто перепуганная малютка, уверенная, что старшая сестра прогонит чудовищ из-под ее кровати. Она уже давно не называла меня Рин-Рин, как в раннем детстве.
Я гляжу на пересекающие ее лицо и тело зловещие швы, на красные и сизые синяки. Это не ее вина. Что бы с ней ни сделали, она жертва, а не чудовище.
Где я уже слышала подобное?
Перед моими глазами возникает образ висящих на дереве обглоданных девочек. Не говорили ли их обезумевшие родители о том же, о чем только что подумала я? Не начинает ли обретать смысл их казавшийся бредом разговор?
Даже думать об этом слишком жутко.
И сейчас это не имеет никакого значения.
Нет никаких причин полагать, что Пейдж нужно кого-то есть. Пейдж — не низший демон. Она всего лишь маленькая девочка. Вегетарианка и прирожденный гуманист. Можно сказать, реинкарнация далай-ламы. Она напала на ангела лишь для того, чтобы защитить меня. Только и всего.
К тому же она его даже не ела, просто... слегка погрызла.
На полу подрагивают куски мяса. Мой желудок снова подступает к горлу.
На меня смотрят карие глаза Пейдж, окаймленные мягкими ресницами. Я пытаюсь сосредоточиться на них, не обращая внимания на стекающую с ее подбородка кровь и идущие от губ до ушей жуткие швы.
Позади нее бьется в конвульсиях ангел. Его глаза закатываются так, что видны только белки, голова раз за разом ударяется о бетонный пол. Я думаю о том, сможет ли он выжить, если плоть его разорвана в клочья, а большая часть крови вытекла на пол. Вероятно, даже сейчас его тело отчаянно пытается восстановиться. Неужели это чудовище останется в живых после всего, что с ним случилось?
Я поднимаюсь с полу, стараясь не обращать внимания на тошнотворную влагу под ладонями. В горле жжет, я чувствую себя обессилевшей и побитой.
— Рин-Рин!
Пейдж все так же с несчастным видом тянет ко мне руки, но я не могу заставить себя ее обнять. Вместо этого я наклоняюсь и хватаю с полу меч, после чего подхожу к ангелу, постепенно вновь привыкая к собственному телу.
Я смотрю в ничего не выражающие глаза, на окровавленный рот. Голова ангела вздрагивает, ударяясь о пол.
Я вонзаю клинок в его сердце.
Мне никогда еще не приходилось убивать. И больше всего пугает не то, что я кого-то убиваю, но то, насколько это просто.
Клинок пронзает ангела, словно прогнивший плод. Во мне нет ни капли сочувствия. Я не ощущаю ни вины, ни ужаса, ни горя из-за того, что отнимаю чужую жизнь, и из-за того, кем я стала. Я чувствую лишь, как затихает дрожь в теле, как заканчивается последний медленный вздох.
— Боже милостивый!
Я удивленно поднимаю взгляд, услышав новый голос. Это еще один ангел в белом халате. Прежде чем в дверь позади него протискиваются еще двое, я замечаю свежую кровь на его халате и перчатках. То же самое и у остальных.
Я с трудом узнаю Лейлу, золотистые волосы которой связаны сзади в тугой узел. Что она тут делает? Разве она не должна сейчас оперировать Раффи?
Все таращатся. Я пытаюсь понять, почему они смотрят на меня, а не на мою забрызганную кровью сестру, как вдруг спохватываюсь, что мой меч до сих пор воткнут в тело ангела. Наверняка они сразу же узнали этот меч. Вне всякого сомнения, у них есть по крайней мере десяток законов, запрещающих людям иметь ангельское оружие.
Мой разум отчаянно ищет путей к спасению. Но прежде чем кто-то из ангелов успевает произнести хоть слово, все они одновременно поднимают глаза к потолку. Как и тот ангел перед своей гибелью, они слышат что-то, чего не слышу я. Тревога на их лицах не добавляет мне уверенности.