Многие из посетителей считали, что это избавление следует оформить благодарственным обрядом, и поэтому Анжелика, призвав на помощь Кути, Пита и Джоанну, изо всех сил старалась соблюсти этикет. Выступая в роли curandera[10], она заваривала в чайниках мятный чай, разливала его во всевозможные сосуды и подавала повсюду, где только можно было пристроиться с напитком, а Джоанна даже раскопала несколько старых кофейных чашек своего покойного мужа, все еще окрашенных в красный цвет от коричного чая, который предпочитал Сол Шэдроу; как maja[11] Анжелика зажгла все veladores, свечи в стеклянных стаканах с наклеенными снаружи образами святых, в качестве костоправа, обливаясь потом, разминала обновленные безболезненные спины и плечевые суставы; в это время на стоянке шесть человек в одних трусах забрались в детский надувной бассейн, который Кути наполнил из шланга водой, разболтал в нем меда и набросал бананов, чтобы провести ритуал омовения от невзгод.
Исцеления от импотенции, запоров, наркомании и любых других болезней, похоже, были дарованы оптом с восходом солнца, и, несмотря на неоднократные заверения Анжелики в том, что она здесь совершенно ни при чем, стол в кабинете Пита был теперь завален монетами; какая бы сумма ни насчитывалась в этой куче денег, она делилась на сорок девять, ибо сорок девять центов – единственная цена, которую мир духов разрешил Анжелике взимать за свои магические услуги.
Но некоторые из ее клиентов (например, тот, кто первым позвонил с утра Питу) были недовольны, обнаружив, что духи их покойных родственников исчезли из железных емкостей – тормозных барабанов грузовиков, хибати, голландских печей, – в которых обретались с тех самых пор, как Анжелика собрала и заточила их, одного за другим, на протяжении последних двух с половиной лет; конфеты, оставленные для этих духов минувшей ночью, определенно никто не трогал, а окрашенные петушиной кровью китайские колокольчики, подвешенные к этим обиталищам, сегодня не зазвонили. Анжелика смогла лишь сказать этим людям, что их родственники, судя по всему, наконец-то свыклись с мыслью о переходе на небеса. Это объяснение оказалось убедительным.
Других, у кого обнаружились сходные проблемы, было не так легко успокоить. Издалека, ни более ни менее как из Альбукерке, позвонили в панике местные santeros[12], чтобы спросить, не заметила ли Анжелика, что ее камни ориша потеряли свою ashe, жизненную силу, а она смогла лишь с недоумением подтвердить это и рассказать, что у нее самой вдобавок ко всему исчезла цементная фигура Элегуа, стоявшая около входной двери, а когда солнечные тени на кухне доползли до крайней границы на вытоптанном желтом линолеуме и начали отступать назад, до Анжелики дошли первые вести о бандитской войне в переулках Лос-Анджелеса и Санта-Аны, о стычках, начавшихся из-за того, что сегодня куда-то подевались palo gangas, которые служили сверхъестественными телохранителями торговцев героином и крэком.
– Они тоже были призраками? – поинтересовался Пит. Он внес в кухню кастрюлю, полную мелких монет, и услышал, как Анжелика отвечала на последнее такое сообщение.
– Gangas? – Анжелика в сотый раз повесила трубку и отбросила со лба влажные от пота выбившиеся пряди черных волос. – Конечно. Paleros[13] помещают фрагменты человеческих останков в котел, и дух становится их рабом на все то время, что они держат его под контролем. То создание, что донимало нас в девяносто втором году, было как раз одним из них. Помнишь, оно все время хохотало и болтало по-испански в рифму?…
– Как же, парусиновая сумка, набитая волосами, – кивнул Пит, – с приколотой наверху бейсболкой «Райдерс». – Он с усилием поднял кастрюлю и высыпал ее содержимое в железную бочку, которую приволок всего час назад, но она уже на треть заполнилась мелочью. – Буду рад, когда такие штуки запретят.
Кухня и офис, а теперь еще и автостоянка пахли мятой, и пивом, и потом, и горящим свечным воском, но сквозь все это пробивался запах подгоревшего кофе. Анжелика принюхалась, с сомнением наклонила голову и открыла было рот, чтобы что-то сказать, но тут в кухню ворвалась седовласая матрона, благоговейно несшая на ладони четвертак, два десятицентовика и четыре пенни.