– Что, док, на мамашу теперь времени нет? – раздался в наушнике отрывистый шепот. – Она вернулась сюда, пьет, плачет и жалуется, что ты начихал на нее. Позвать ее к телефону?
Сотовый, прижатый к щеке Арментроута, мгновенно сделался скользким от пота.
– Нет, пожалуйста, – ответил он, тоже шепотом. Он сразу понял, что с ним говорит Омар Салвой, отец Пламтри, вросший в ее личность, а у Арментроута не было эффективных средств обороны против этого могущественного духа. Магнитофонную запись, которую он сделал в минувшую среду, Салвой размагнитил (не спасла даже клетка Фарадея, вмонтированная в стол!), а пробирка с кровью Пламтри открылась в его портфеле и вылилась на завернутый в кальку сэндвич, который он припас для ланча, и теперь он не мог даже представить, каким образом использовать окровавленный черствый кусок хлеба против такой личности, как Салвой. – Вам понадобится моя клиника, – осторожно произнес он. – Только я могу найти управу на мальчишку, провести ЭСТ и содержать его на искусственном жизнеобеспечении.
– Этот черный пес мне совершенно не нужен, – прошептали в трубке. – Когда он принимается брехать, весь наш Индия-бар начинает сходить с катушек. Это твой пес?
Лонг-Джон Бич запрокинул грязно-седую голову на подлокотник и принялся, дергаясь, скулить в потолок в жутковатой имитации собачьего воя.
– Прекрати! – заорал на него Арментроут и непроизвольно швырнул «БМВ» в другой ряд, на что соседняя машина отреагировала возмущенным гудком.
– Потише, потише, папаша, – сказал Салвой по телефону. – У меня всего минута, ее парень ушел в душ, и к тому же я… не на том месте – так сказать, кручу баранку с заднего сиденья, а до педалей не достаю. Валори может в любой момент прогнать меня. Это же не тот пес, что с карты Дурак, верно? Отстань! Послушай, моя девчонка сегодня нагло удрала от меня, и это плохо, потому что завтра день смерти Диониса, и для них это самый подходящий день, чтобы провернуть эту дурацкую затею с воскрешением Скотта Крейна. И моя девочка Дженис рассказала мне, что на той неделе они, на берегу залива, говорили с призраком одной чернокожей леди, которая уверяла, что умерла в 1903 году; это мог быть только призрак старой королевы вудуистки, ее называли Мамаша Плезант, которая по-чумовому вштырилась влезать в телепередачи, как только появилось телевидение и стало куда влезать. Если Парганас и его шайка все еще завязаны на нее, то у них будут сведения прямо из конской пасти. Это куда хлеще, чем башка сраной козы. В любом случае, это случится возле самой воды, на рассвете… Вот черт, оставайся на связи.
В трубке щелкнуло, и связь прервалась. И в тот же миг из наушника раздался очень громкий, по сравнению с шепотом Салвоя, молодой женский голос, говорящий явно в нос:
– Доктор, я ем битое стекло и окурки! Это нормально? Ем, пока внутри не начинает звенеть, но все равно не могу наполниться! Вы не…
Арментроут резко захлопнул крышку телефона и сунул его в зажим. Вторым собеседником, несомненно, была та самая девушка, страдавшая ожирением и биполярным расстройством, которая покончила с собой на той неделе, но кто был (или, вернее, была) обладателем невыразительного голоса, вещавшим через Лонг-Джона, цитировавшим Шекспира и, по-видимому, именовавшим себя Валори? Могла ли это быть та Валори, что являлась частью личности Пламтри, обретшая столь значительный астральный размер и шпионящая за ним? Помилуй бог, он ведь говорил с ней о своей матери!
А голос особы, подошедшей к нему на тротуаре, определенно принадлежал его матери… Салвой сказал, она сидит в баре и жалуется, что кто-то чихнул ей в лицо.
Арментроут глубоко вздохнул, почти смирившись с тем, что ему придется сегодня провести спиритический сеанс, а заодно и экзорцизм.
Лонг-Джон Бич склонился к «торпеде» и к чему-то принюхивался, резко и коротко втягивая носом воздух и с силой выдыхая.
Его поведение было настолько убедительным, что Арментроут чуть не ощутил запах сырой собачьей шерсти. Последние несколько дней Лонг-Джон периодически возвращался к подобному поведению (нюхал, скулил и грыз кожаную кушетку невролога), неужели в сумасшедшем обитал и ее призрак, и призрак собаки?
«Это же не тот пес, что с карты Дурак, верно?»
Арментроут вспомнил, что в большинстве колод Таро Дурак изображался молодым человеком в пестрых отрепьях, танцующим на краю обрыва, а рядом с ним собака, норовящая укусить его за пятку; и определенно безумные речи Лонг-Джона – его «словесный салат», как психиатры называют такое невразумительное бормотание, – содержали некую долю глубокой, заведомо контррациональной мудрости.