После такого мнимо царского облачения, которое само по себе уже было посмеянием, начались издевательства самые грубые. На Востоке уважение к царям обыкновенно изъявляют падением перед ними на колени. То же делали и теперь. Падая (поодиночке) перед Иисусом Христом на колени, говорили: «Радуйся, Царь Иудейский!» С этими словами каждый воин плевал Господу в лицо; брал у Него из рук трость и ударял Его по голове.
Что такая бесчеловечность была произвольна и даже противоречила законам, об этом воины не думали. Царь-самозванец, галилеянин, презираемый самими иудеями, для них презренными, казался им таким преступником, для которого любое мучение недостаточно.
Иисус Христос среди этих поруганий являлся таким, как провидел Его еще за несколько веков пророк, когда в Божественном вдохновении изрек: «Яко агнец на заколение ведеся, тако не отверзает уст Своих» (Ис. 53, 7). Будучи злословим, по замечанию апостола, Он не злословил взаимно; страдая, не угрожал, но предавал и Себя и мучителей Своих Своему Отцу, Судии праведному (1 Петр. 2, 23).
Между тем, первосвященники и народ, несмотря на объявление прокуратора, что бичеванием Иисуса Христа должно окончиться все дело, продолжали стоять у претории с явным намерением требовать Его смерти. Снисхождение, им оказанное, увеличивающаяся толпа народа, который во время бичевания еще более мог быть наущен, подталкивали к новому упорству и дерзостям. Пилат видел это. Как самовластный судья, он мог сказать, что дело кончено: но его самовластие было зыбко перед многочисленной толпой мятежной черни, которая, воодушевившись личным присутствием своих вождей, могла отважиться на все. Пришлось выслушать синедрион и народ и не раздражать их явно.
Оставив лифосторотон, Пилат вошел в преторию к воинам, чтобы увидеть, как исполнено его повеление. Увы, оно исполнено было слишком усердно!.. Исполнено так, как, по всей вероятности, не ожидал неравнодушный к положению Узника римлянин!.. Взгляд на жалостное положение Узника, бесчеловечность, проявленную по отношению к Нему, и кроткий Божественный вид Страдальца еще более убедили прокуратора в той мысли, что если для Подсудимого, по обстоятельствам, неизбежно было какое-либо наказание, то Он наказан уже слишком много. Но как спасти Его? Показать в этом самом виде народу? «Ужели, — думал Пилат, — и этот жалостный вид не тронет врагов Его, особенно тех из иудеев, которые не имеют к Нему личной ненависти?»
С этими мыслями прокуратор оставляет преторию, повелев следовать за собой Иисусу. «Вот, — сказал он народу, — я вывожу Его к вам, чтобы вы снова знали, что я не нахожу в Нем никакой вины» (Ин. 19, 4).
В то же время и Господь вышел из претории, с облитым кровью, полузакрытым багряницей, телом, с колючим венком на голове, которая также была изъязвлена и окровавлена…
«Се человек!» — воскликнул Пилат, по-видимому, тронутый жалостным видом Божественного Узника.
(Смотрите, есть ли в Его лице что-либо дерзкое, мятежное, в Его положении что-либо опасное для правительства! Смотрите, как Он в угоду вам поруган, измучен!)
Слова эти и положение Господа действительно тронули многих из иудеев. Еще раздалось несколько голосов: «Распять, распять Его!» — но уже не с таким свирепством. Первосвященники, старейшины и книжники заметили это и начали кричать сами вместе с народом (Ин. 19,6). Многочисленная толпа слуг их и приверженцев закричала тоже; минуты были самые решительные…
И Пилат начал терять равнодушие судьи. «Ну, — сказал он, — если уж вы так упорны, то возьмите Его и сами распните (если можете), а я еще раз скажу вам, что (по моему образу мыслей и законам римским) не нахожу в Этом Человеке никакой вины». Суровый вид прокуратора показывал, что он сдержит свое слово.
Первосвященники, при всем желании видеть Господа осужденным по римским законам, принуждены были на время оставить эту надежду и снова обратиться к обвинению Его в нарушении отечественных постановлений. В последнем случае представлялась, по крайней мере та выгода, что Пилат, как язычник, не имеющий права судить о священных законах иудейских, а следовательно, о их нарушении, по необходимости должен полагаться на слова книжников иудейских, которым, при помощи фарисейского правоведения, нетрудно было вывести, что Господь, по уложению Моисея, достоин смерти.
«Что за нужда, — отвечали первосвященники Пилату, — что ты не находишь Его достойным смерти по твоим законам: у нас есть свой закон, по которому Он должен быть казнен; ибо выдавал Себя, между прочим, и за Сына Божьего». Но обвинение это произвело на Пилата совершенно другое впечатление, чем надеялись враги Господа. Прокуратор, по замечанию св. Иоанна, услышав это слово (Ин. 19, 8), то есть что Иисус Христос называл Себя Сыном Божьим, еще более испугался. До этого он опасался осудить невинного человека, праведника, необыкновенного мужа, может быть, любимца богов; теперь страшился произнести приговор над Сыном Божьим, за Которого Бог, Отец Его, Кто бы он ни был, должен жестоко отмстить ему, ибо Пилат, как язычник, нисколько не чужд был той веры, что боги иногда в виде человеческом нисходят на землю и рождают полубогов. Ничего невозможного не находил он и в том, что такой полубог явился в Иудее, подвергся узам и предстал его судилищу, ибо языческая религия допускала, что и сами боги принимали иногда вид бедных странников, а полубоги подвергались иногда даже оскорблениям и уничижению. Напротив, догадка, не полубог ли находится в его судилище, объясняла для Пилата многое, чего он прежде никак не мог понять: и чудный сон жены его в пользу Узника, ей неизвестного, иноверного; и необыкновенные поступки Господа: Его молчание, необыкновенное терпение, высота мыслей и чувствований.