В этих мыслях (если только наши слабые мысли, извлекаемые из Писания и св. отцов, могут сколько-нибудь, хоть издали, приближаться к чистоте и высоте помыслов, наполнявших в те священные минуты душу Богочеловека) Он подъемлет очи к небу и, не обращая внимания на еллинов (которые, вероятно, приблизились в это время по знаку, данному Филиппом и Андреем), как бы на весь мир восклицает: «Прииде час, да прославится Сын Человеческий! Аминь, аминь глаголю вам, аще зерно пшенично, пад на землю, не умрет, то едино пребывает: аще же умрет, мног плод сотворит. Любяй душу свою, — продолжал Господь, — погубит ю; а ненавидяй душу свою в мире сем, в животе вечном сохранит ю. Аще кто Мне служит, Мне да последствует: и идеже есмь Аз, ту и слуга Мой будет; и аще кто Мне служит, почтит его Отец Мой».
Все это, как показывает самое свойство мыслей и слов, было произнесено с выражением величия, подобающего Сыну Божьему. Но вдруг светлый взор Его покрылся как бы некиим сумраком печали. По Божественному лицу
Его видно было, что в душе Его одно чувство быстро сменяется другим, и происходит как бы некое сильное внутреннее движение и борьба (см. Злат. Бесед, на Ин).
«Ныне, — продолжал Он после некоторого молчания, — ныне душа Моя возмутися… и что реку? Отче, спаси Мя от часа сего! Но сего ради приидох на час сей!»
Можно представить, как неожиданно и поразительно было не только для народа и еллинов, но и для самых учеников Иисусовых подобное необыкновенное состояние души их Учителя. Но священная величественность тех минут запечатала все уста молчанием. Между тем взор Господа снова заблистал небесным светом.
«Отче, — воскликнул Он как бы одержав внутреннюю победу, — прослави имя Твое!»
«Прославих и паки прославлю», — загремело в ответ с неба. Стоявшие в отдалении подумали, что это внезапный гром (так глас был силен и не похож ни на что земное), а стоявшие вблизи, слыша членораздельный голос, почли это за вещание ангела. В недоумении и страхе все взирали на Иисуса, ожидая, что будет (не последует ли, напр., какое-либо явление, или по крайней мере продолжение столь необыкновенной беседы с небом).
«Не Мене ради глас сей бысть, — вещал Господь ученикам, — но народа ради: ныне суд есть миру сему, — продолжал Он, как бы в изъяснение чуда, — ныне князь мира сего изгнан будет вон… И аще Аз вознесен буду от земли, вся привлеку к Себе…»
Последние слова изрек Господь, по замечанию евангелиста, назнаменуя, коей смертью хотяше умрети (Ин. 12, 33). В таком точно смысле и принял их народ, хотя мысль о смерти Мессии, какой бы то ни было, тем паче крестной, была совершенно противна народному верованию, представлявшему себе Мессию бессмертным. В другое время такое явное и резкое противоречие народному предрассудку заставило бы народ тотчас возмутиться и, может быть, взять в руки камни, как это бывало в подобных случаях (Ин. 10, 31); теперь, после гласа с неба, удовольствовались скромным выражением своего недоумения, прикрыв его еще личиной закона. «Как же мы слышали, — сказали некоторые, — из закона, что Мессии надобно пребывать во веки, а Ты говоришь, что должно быть вознесену Сыну Человеческому? Кто этот Сын Человеческий? (то есть не другой ли кто, отличный от Тебя, Который являешься Мессией, или Ты Сам не Мессия, а только предтеча его?)
Подобные вопросы могли служить поводом для пространного собеседования и обширных объяснений. Но теперь не время уже было вступать в такие объяснения. Господь почел достаточным, не касаясь догматической стороны предмета, преподать народу одно нравственное наставление.