— На последнем заседании Совета ты сказала нам, что займешься Марвашами. А вместо этого ты сидишь здесь. Конечно, ты привезла нам драгоценный подарок, — с улыбкой добавил он. — Но как обстоят дела с тем, для чего ты предназначена?
Адхара знала, что мало кто из членов Совета по-настоящему верил в сказание о Посвященных воительницах. Для всех Посвященная была только одна — Ниал. Все, что они слышали о других Посвященных, было для них сказкой, в которую может верить только Верховная Жрица. Но сейчас это было не важно. Адхара знала, как и что она должна играть на этой сцене. И понимала, что ее роль — одна из главных. Девушка набралась мужества и рассказала о том, как добыла Кинжал Феноры, но умолчала о том, что собирается сделать с помощью этого талисмана.
— Я думаю, что этот кинжал и есть оружие, которое было мне необходимо для победы над Марвашами. Оружие, предназначенное мне как Посвященной воительнице.
— И что теперь? — спросил Калт.
Адхара проглотила комок в горле:
— Теперь я собираюсь найти Амхала и Сана и сделать то, что должна.
— Одна? — спросила Калипсо.
— Я единственная, кто может их победить.
— Если это так, тем более ты не должна идти туда одна. Вдруг с тобой что-то случится до того, как ты встретишь их? Вдруг ты умрешь?
— Сразиться с ними — моя судьба. Тенаар будет защищать меня до тех пор, пока я не окажусь перед Марвашами. А после этого или я убью их, или они убьют меня.
Адхара ненавидела себя за эти слова, потому что не верила в них. Но она должна была идти одна, потому что только она могла спасти Амхала. Любой, кто пошел бы с ней, попытался бы уничтожить его.
Заседание закончилось, и все его участники постепенно стали расходиться по своим спальням. Завтра каждый из них должен был вернуться туда, откуда приехал, к своим обязанностям. Адхара тоже направилась в ту часть дворца, где были спальни, но она завтра должна была отправиться на фронт. Вдруг чьи-то пальцы сжали ей руку, и Адхара увидела рядом с собой Ширу. Лицо эльфийки словно вытянулось от усталости и беспокойства.
— Я знаю, что ты идешь на верную смерть, — начала она прямо с сути дела. — Почему ты солгала на заседании?
Адхара схватила ее за руку и вывела из дворца. Они оказались на крепостной стене, под холодным ветром, разрезающим сухой вечерний воздух. Луны не было видно: небо было укутано плотным покрывалом из облаков.
— У меня были свои причины не говорить всю правду, — объяснила девушка и оглянулась вокруг. — Но ты знаешь все. И я думала, что ты меня поняла.
Шира взглянула на нее и ответила:
— Я тебе уже говорила, что я думаю об этом.
— Вот именно. И так же, как ты, думают многие — все, кроме меня. Но Посвященная воительница — я, а не кто-то из них. Я сделаю то, что должна, и спасу этот мир, но сделаю это по-своему.
— А я здесь не для того, чтобы помешать тебе.
— Тогда для чего? — удивленно спросила Адхара, ничего не понимая.
— Я пойду с тобой.
29. НАЧАЛО
Осада началась внезапно.
Жители Нового Энавара ждали ее. С того дня, как Амина вернулась в их город с телом Дубэ и произнесла свою речь, все жители были заняты лишь тем, что готовились к новому сражению.
С городских стен уже можно было разглядеть на горизонте вражеское войско. Оно казалось черной линией. Сначала эта линия было тонкой, но постепенно становилась все толще. Неотвратимая беда надвигалась на горожан, но это не вызывало у них такого страха, как раньше. После того, что случилось в Земле Ветра, после моровой болезни и прежде всего после подвига Амины в их душе не осталось места для страха. Они побывали на самом дне пропасти, и это их освободило. Смерть стала чем-то повседневным и потому пугала меньше, чем в то время, когда была далеким будущим.
И все же это произошло слишком быстро. Накануне вечером все, засыпая, были уверены, что Крисс еще далеко. Дымы от костров его войска были едва видны на горизонте, над той черной линией.
На следующее утро жителей Нового Энавара разбудили гулкие удары тарана: эльфы были уже под стенами города и начали взламывать ворота. Но люди были готовы дать им отпор на своей еще свободной земле.
Амхал смотрел на свое отражение в зеркале. Он не делал этого уже очень давно. Вместе с человечностью ушел и этот жест — способ осознать, кто ты и какой. Теперь ему было незачем смотреть на себя, потому что его тело было лишь пустой оболочкой.
Но в это утро он глядел на себя. На сердце у него было тяжело: так бывало каждое утро, когда он просыпался. Бесчувственность не просыпалась вместе с ним, она приходила позже. А ночи оставляли в его душе следы боли и переживаний и жгучее воспоминание о ней. Амхал перестал лгать самому себе: воспоминание о Сирен было одновременно грозным и невероятно сладким. Из мрака и пустоты, заполнявших его душу, выныривали, словно из черной ямы, обрывки воспоминаний — мягкость ее губ, ощущение ее волос под его пальцами, буря чувств, когда он прикоснулся к ней в тот, такой далекий, вечер. И должен был остановиться, потому что любовь погубила бы ее.