— Хорошо бы! — вполне серьезно сказал Вадька. — Вообще разве не могут ученые придумать, чтобы получать питательные вещества из воздуха?
Я закатился.
— Зря ржешь! — Вадим был совершенно серьезен. — Еще увидим! Ведь эта сладость весенняя из ничего не может получиться. Что-то есть! Какие-то такие, может, пока неизвестные молекулы. И вот делают такой прибор. Вроде курительной трубки, только без табака. Или пусть побольше, размером с музыкальную трубу. Человек втягивает воздух, и специальный прибор перерабатывает его в питательное вещество.
— Какой прибор? — не понял я.
— Который в этой трубе запрятан! — как бестолковому двоечнику, объяснил Вадим.
— А не боишься, — спросил я его ехидно, — что люди быстренько весь воздух слопают? И когда его станет мало, им начнут торговать? Рупь — кубометр. И будут столовки дополнительного питания.
— И там заведутся шакалы, — подхватила Машка.
Мы уже хохотали все втроем над Вадькиной антинаучной мыслью.
— И станут хапать у маленьких девчонок! — говорила, покатываясь, Марья. — Хап! Хап!
Она смешно глотала воздух. И все мы вслед за ней, пока еще воздух не выдают в столовке, начали хапать его тут, на улице. И честное слово, вкусно получалось.
Вот тогда мимо нас мелькнула тень.
Я пригляделся. Да, это пробежал тот тыквенный парень. Мне показалось, он стукнул Вадьку. Или просто его задел…
— Погляди-ка спину, — попросил Вадим.
Я охнул, а Марья в голос заревела.
Новое Вадькино пальто было наискосок разрезано. В щель выглядывала прошитая белыми нитками прокладка. Ну, которая утепляет.
— Вот гад! — повторял Вадим. — Вот гад!
Он расстегнулся, снял пальто, внимательно оглядел разрез, потом оделся снова, повторяя одно и то же: «Вот гад!»
Потом добавил:
— Теперь его не продашь!
А Машка заливалась! Мы принялись успокаивать ее, но она никак не затихала. Прохожие оборачивались на нас, какая-то старуха, не решаясь приблизиться, стала кричать, что мы обижаем девочку.
— Марья! — напрасно взывал Вадим к сестре. — Ты что? Испугалась?
Она мотала головой.
— Марья! — строго говорил Вадим. — Это на тебя не похоже. Да перестань, а то нас заберут!
Наконец, еще всхлипывая, глубоко вздыхая, как вздыхает, набирает в себя воздух, постепенно успокаиваясь, всякий горько плакавший человек, она проговорила ломким, прерывистым голосом:
— Мама пальто-то выкупала! Опять расстроится! Плакать начнет!
Вадька нахмурился. Наверное, испугался за свою маму.
— Да не бойтесь вы, — сказал я, — моя бабушка зашьет. Без всяких следов.
— Так не бывает, — еще вздыхала Машка, — чтоб без следов.
— Бывает, — врал я. Только бы она поскорей успокоилась!
Мы угомонили Вадькину сестру и разошлись — он в школу, а я с Марьей на почту.
Это когда большой парень идет с маленькой девчонкой — ничего особенного, сразу можно догадаться, что сестра. А если я Машки побольше чуть-чуть? Сразу же нарвался на неприятность. Навстречу шла орава обалдуев. Прямо лоб в лоб.
Еще издалека эти дураки заорали разными голосами:
— Жених и невеста! Жених и невеста!
Я старался сохранить выдержку, да что толку — сам весь напрягся.
Получилось так, что мы с Марьей двигались по центру тротуара, а мальчишки, как река, разбились на два рукава и толкнули нас друг на дружку.
Тут же они ушли своей дорогой. А мы с Машкой валялись, сбитые с ног: я животом у нее на голове. Какой-то глупый стыд нашел на меня. Будто эти мальчишки не чушь последнюю несли, а говорили правду. И я жених. Да еще перед своей невестой опозорился.
Я неловко поднялся, стал отряхиваться, сердито отвернувшись от Марьи, будто она в чем-то виновата.
— Идиоты! — ругался я. — Охламоны! Дураки!
Марья легкомысленно засмеялась.
— Да чего ты, Коль? — воскликнула она. — Они же просто одичалые. Вот кончится война! Снова мальчишки и девчонки учиться вместе станут! И дикость пройдет! Нам учительница говорила.
Еще этого не хватало! Теперь маленькая Марья успокаивала меня!
Я должен был помогать ей, раз Вадька доверил мне свою сестру. Но разве сразу сообразишь, какие надо придумать слова, чтобы продиктовать письмо их маме.
Пришлось снять шапку, потому что голова взмокла от напряжения. А Марья сидела рядом со мной, взирая на меня с послушным вниманием. Она взирала, а я потел и краснел. Да еще она оказалась спорщицей — ворчала на каждом шагу.
— «Дорогая мамочка!» — продиктовал я.
Так она даже с этим не согласилась.
— В каждом письме «дорогая мамочка»! — сказала Машка. — Надо что-нибудь другое.