Во время этой страстной речи ее самообладание полностью восстановилось, хотя она изредка и поглядывала на американца, который продолжал старательно не смотреть в ее сторону.
Она ответила почти с той же дикцией, что и ее собеседник, но, к удивлению, со старинным английским акцентом: «На самом деле я полукровка. Ты можешь называть меня не дочерью Океана, а скорее дочерью Человечества, потому что на этом острове оставляли свое семя путники самых разных рас. Мое тело, и я знаю это, выдает свою столь разнообразную родословную в такой странной смеси людей и характеров. Возможно, что и мой разум также необычен, потому что я никогда не покидала этот остров. И хотя с моего рождения прошло меньше четверти века, прошлое столетие значило для меня гораздо больше, чем мрачные события сегодняшнего дня. Меня выучил отшельник. Лет двести назад он вел деятельную жизнь в Европе, но к концу своего долгого жизненного пути он перебрался на этот остров. Он любил меня, как это свойственно старикам. И день за днем давал мне возможность проникнуть в глубину духа прошлого; но о нашем веке он ничего не сообщил мне. Теперь, когда он умер, я стремлюсь ознакомиться с современным миром, но продолжаю видеть все под углом века иного. И поэтому, – заметила она, поворачиваясь к американцу, – если я и нарушаю современные нормы, то лишь потому, что мой отшельнический разум никогда не был приучен относиться к наготе как к чему-то неприличному. Я очень несведуща, почти как дикарь. Если бы я только смогла получить весь опыт вашего великого мира! Если когда-то эта война закончится, я отправлюсь в путешествие».
«Восхитительно, – заметил китаец, – какой изысканно пропорциональный, исключительно цивилизованный дикарь! Поедем со мной на праздник в современный Китай. Там ты сможешь плавать без костюма, поскольку ты так прекрасна».
Она пропустила его приглашение и, казалось, погрузилась в мечты. Затем продолжила с рассеянным видом: «Возможно, я и не страдала бы от этого беспокойства, от этой тяги увидеть мир, если бы вместо этого испытала опыт материнства. Многие островитяне время от времени награждали меня своими ухаживаниями. Но я не могла себе позволить забеременеть ни от одного из них. Все они очень милые; но в душе каждый из них не более чем ребенок».
Американец начал проявлять беспокойство. Но тут вновь вмешался китаец, заговорив своим тихим проникновенным голосом. «Я, – сказал он, – я, вице-Президент Всемирного Финансового Директората, буду счастлив предоставить тебе возможность материнства».
Она серьезно и внимательно посмотрела на него, затем улыбнулась, как ребенок, который просит больше, чем может получить. Но на этот раз американец торопливо поднялся на ноги. Адресуя свои слова к облаченному в шелк китайцу, он сказал: «Ты наверняка знаешь, что американское правительство собирается послать вторую воздушную эскадру с отравляющими веществами, чтобы превратить в безумцев всю твою нацию, вызвать безумство еще большее, чем то, в котором вы уже пребываете сейчас. Вы не сможете защитить себя от этого нового оружия; и для того чтобы я мог спасти тебя, мне не следует больше тратить время по пустякам. Не должен делать этого и ты, потому что нам следует действовать одновременно. Мы уже согласовали все свои действия. Но прежде чем покинуть это место, я должен сказать, что твое отношение к этой женщине весьма убедительно напоминает мне, что у китайцев что-то не в порядке и с образом мыслей, и с образом жизни. Тревожась за судьбы мира, я не забываю своих обязанностей относительно этого. И сейчас я должен заметить тебе, что когда установится Директорат, мы, американцы, постараемся повлиять на тебя, чтобы изменить эти недостатки, ради спасения всего мира и твоего собственного».
Китаец поднялся и возразил ему: «Этот вопрос должен иметь отдельное частное решение. Мы и не ожидали, что вы воспримите наши стандарты, как не ожидали и вы, что мы воспримем ваши». Он сделал шаг в сторону женщины и улыбнулся. И эта улыбка оскорбила американца.
Нам нет нужды следовать за всеми подробностями пререканий, возникших между двумя представителями, каждый из которых, хотя и был до некоторой степени космополитом по духу, при этом проявлял искреннее высокомерие по отношению к чужим ценностям. Вполне хватало того, что американец становился все более напорист и деспотичен, а противная ему сторона все более беспечна и иронична. Наконец американец повысил голос и предъявил ультиматум. «Наш договор о мировом содружестве, – сказал он, – будет считаться не заключенным, если ты не добавишь пункт, гарантирующий радикальные реформы, которые, на самом деле, были внесены моими коллегами как условие сотрудничества, а я решил отказаться от них в случае, если они будут нарушать наше соглашение; но теперь вижу, что они являются почти главными. Ты должен отучить своих людей от похотливых и праздных наклонностей и дать им современную научную религию. Учителя в ваших школах и университетах должны сами стать приверженцами современной фундаментальной физики и бихевиоризма и должны вводить в жизнь веру в Богоматерь. Перемены будут трудными, но мы поможем тебе. Вы нуждаетесь в строгом порядке Инквизиторов, достойном Директората. Они будут также присматривать за изменением сексуальной фривольности вашего народа, в которой вы безрассудно расточаете божественную энергию. До тех пор, пока ты не согласишься с этим, я не смогу остановить войну. Следует чтить законы Бога, и те, кто знает это, должны проводить это в жизнь».