Он долго наблюдал за посетителями кинотеатра, уже не слушая других песен матери, а когда она кончила петь, встал и пошел за ней в артистическую комнату.
— A-а, сынок здесь! — обрадовалась мама. — Как твои успехи, ты победил этого… Митько, кажется?
— Нет. Но это не важно. Собирайся, пошли домой.
Он увидел ее сумку, висевшую на стуле, снял и подал ей. Она засмеялась, повесила сумку обратно, спросила:
— Что с тобой, ты встревожен?
Федор взял ее за руку.
— Неужели ты не видишь, что тебя не слушают? А как они аплодируют? Будто подают милостыню, будто совершенно обессилели от голода и усталости. Зачем тебе это, а главное, зачем твое пение? Идем домой, а завтра вместе устроимся на какую-нибудь работу, хоть улицу подметать, но чтобы не это, не это…
Мама рассмеялась, потрепала сына по щеке:
— Вот негодный мальчишка, уже заметил! А я тебя малышом считала… Но ты не прав, нет. Люди пришли с работы, они устали; весь огромный день они были машинистами, каменщиками, учителями, тянули провода, строили дома… И пришли в кино. Не знают же они, что я — твоя мама, правильно?
«Что она говорит?! Слова обреченной… Почему же они, посетители, не хотят понимать ее так, как она понимает их? И что тут нужно понимать, когда требуется только пять минут внимания и капля уважения к чужому труду?..»
— Куда мне идти, ты подумал? Я ведь ничего не умею. В университете училась — не кончила, архивариусом хотела стать — не стала. А сюда пришла из художественной самодеятельности…
В комнату, где они стояли, вошел коренастый мужчина в сером костюме и полосатом галстуке. Темно-каштановые волосы разобраны на косой пробор. Он широко улыбнулся, открыв красивые крупные зубы, и поздоровался. Мельком взглянув на Федора, спросил:
— Сын?
— Да, — ответила мама. — Познакомьтесь…
Мужчину звали Вячеславом Ивановичем, он крепко пожал Федору руку, неожиданно спросил:
— Боксер?
— Да, начинающий… Мама, ты идешь?
Мама ласково и весело смотрела на сына, казалось, ей нравится то, что он спрашивал, и сейчас она скажет Вячеславу Ивановичу «до свидания» и отправится домой. Но вместо этого она подвела сына к дверям, поцеловала в щеку:
— Иди, Феденька, я приду позже. И ничего не выдумывай, ладно? У тебя сменится настроение, все будет хорошо.
Оркестранты закончили выступление. Сегодня они свободны, а завтра снова придут сюда, чтобы играть перед каждым вечерним сеансом. И мама придет, чтобы под шелест разворачиваемых шоколадок проникновенно петь: «Дождь прошел, и на асфальте лужи…»
Дома он подошел к телефону, набрал номер и, услышав Алин голос, спросил:
— Переживаешь?
— Из-за чего? Можно подумать, на твоем поражении свет клином сошелся…
Она сбилась и замолчала. И повесила трубку. Федор прислонился к дверям. Солнце уже село, но было светло почти как днем: стояла белая ночь.
Зазвонил телефон. Федор схватил трубку.
— Слушаю!
— Ты один? Я сейчас приду.
— Зачем?.. То есть, конечно, квартира пятьдесят…
— Я знаю.
Он бросился на кухню, убрал со стола посудное полотенце. Плотнее закрыл дверцу шкафчика. Метнулся в ванную, схватил расческу, запустил в волосы.
«Бешеный, какой-то бешеный день! Половина одиннадцатого, а с утра будто год прошел… Год моего позора!..»
Вбежал в комнату, сел за стол, взял книгу «Русский лес». Перелистал несколько страниц и стал читать какую-то длинную, малопонятную фразу: «То была дорогая, в размер открытки, чеканной бронзы рамочка для любимого существа…»
Глаза потеряли строку, буквы распались, и теперь были видны лишь пустоты между словами, а не сами слова. Закрыл книгу, вышел на лестницу — к нему торопливо поднималась Аля, но, увидев Федора, остановилась. Он протянул ей руку, ввел в комнату. Несколько мгновений они стояли рядом, не шевелясь, не глядя друг на друга. Аля не впервые была в этом доме, всякий раз она проходила в большую комнату, садилась в кресло возле телевизора. А сегодня она стояла у двери, будто не собираясь оставаться, будто забежала на секунду и сейчас помчится обратно.
— Ты сам не переживай. Подумаешь, событие мирового значения!.. Я тоже хороша, не могла их турнуть как следует.
Он опустил глаза, выпрямился. Это было новое унижение: его понимали, оправдывали, защищали, а он должен был слушать все это и соглашаться.
Вдруг Аля повернулась к нему, быстро, горячо заговорила:
— Феденька, только не переживай, мы когда-нибудь научимся жить как надо! Только не переживай, это поправимо!..