— Нет, Тоня, малым я не обходился, мне всегда нужно было много…
«Не о том, не о том говорят, столько лет не виделись, а что они говорят?!.»
Антонина Сергеевна сидела, опустив глаза. Федор подошел к яхте, стал разглядывать корпус. Он прекрасно понимал суть и назначение такого судна и уже пытался представить себя на нем среди бескрайних просторов Ладоги.
Отец, будто спохватившись, сказал, что все это можно убрать хоть в сарай, хоть на берег в здание старой водокачки, но Антонина Сергеевна только улыбнулась:
— Пусть остается как есть… Ну, а ты? Все один?
Она осторожно подняла глаза на сына, и он почувствовал, что ему сейчас лучше уйти. Подвинувшись к двери, Федор взялся за ручку, и тут дверь распахнулась, и в прихожую вбежала Тая. Эту женщину, свою тетку, Федор хорошо помнил и теперь узнал: была она маленькая, тоненькая, с белыми, почти прозрачными волосами и большими розовыми губами. В детстве она ему была как старшая сестра, и он звал ее просто — Тая.
— Здравствуйте, милые! Мне Егорка сказал, что вы приехали, — говорила она, покрываясь румянцем и бросаясь к Антонине Сергеевне. Они поцеловались и сразу же заплакали. Рудольф Максимович вышел на кухню, остановился у окна. Федор отправился за ним, прислонился к двери и стал механически считать подлещиков, вялившихся на двух окнах соседнего дома, — их было много, четыре гирлянды во всю ширину окон, будто решетка.
— Что ж, ваша воля, — сказал отец. — Не хотите со мной к бабушке Анне — ступайте в гости к Тае. Муж ее, Григорий, тоже не идет, он вина не употребляет, а там придется выпить… Вы к нам надолго?
В этом вопросе было ожидание, была надежда, что сын ответит утвердительно.
— Я, если можно, побуду, а мама завтра уедет, ей на работу… Скажите, папа… — начал он и тут же умолк. Выходило, что к матери он обращался на «ты», а к отцу — на «вы».
Отец понял его смущение, весело сказал:
— У нас на Руси, Федя, отношения отца и сына определяла дружба, а где дружба — там «ты»!
— Спасибо, — покраснел Федор. — Нам Егор сказал, что дедушка умер не только от болезни?
Отец задумчиво взглянул на сына, опустил голову:
— Конечно, канал сыграл свою роль, даже не канал, а несколько лодырей, что вели его. У твоего деда больное сердце, и не ввяжись он в это дело, не взвали на себя защиту берега от халтурщиков, возможно, смерть не торопилась бы к нему. Но дед Максим не мог иначе. Была у него своя линия, и не мог он отступить. Даже ценой жизни. Другое дело, что изменить ничего нельзя: халтурщики успели сделать черное дело — уложили плиты. Но деда Максима нет, а его линия остается, и это, брат, тоже немало.
Федор не перебивал отца. Такие знакомые, такие простые слова — «своя линия» — обретали для него сейчас совершенно иной смысл, высокий и значительный. «Своя линия» — это то, чего мне не хватает… Не азарта, не смелости, а именно своей линии, от которой нельзя отступить, нельзя отказаться. Отступить — значит предать самого себя!..»
— Спасибо, папа, за эти слова, я запомню их! — произнес Федор, подходя к отцу.
Рудольф Максимович положил ему руку на плечо и повел в комнату.
Женщины сидели на табуретках, обе с красными, припухшими глазами. Тая и раньше казалась Федору маленькой, а теперь, когда он вырос и стал на голову выше отца, подумал, что его тетка больше похожа на девочку, чем на взрослую женщину.
— Приехали наконец, — всхлипнула она. — Феденька такой большой, настоящий парень! На отца похож, вылитый Рудольф… Как жалко, что дедушка умер, он часто вспоминал тебя, Феденька. Все повидать тебя хотел, поспрашивать…
— Ну, дорогие мои, надо идти, — обратился к бывшей жене Рудольф Максимович. — А вы к Тае ступайте, там удобнее…
— Конечно удобнее! — сказала Тая. — У него тут сплошная судоверфь, а не дом, и еды никакой, в столовку ходит, будто юноша-студент. В ванне бензином воняет — не продохнуть, прямо какая-то промышленность, а не квартира. Гришка мой смеется, говорит, мол, Рудольф наш — будто малое дитя: учился, учился, инженером стал, а все с ребятней возится — кораблики строит.
Федор взглянул на уходящего отца, хотел проводить его, но постеснялся.
— Это ничего, — сказала Антонина Сергеевна, и Федор не понял, к чему относились ее слова: к тому, что в ванне пахнет бензином, или к тому, что отец — «будто малое дитя».
3
Таиного мужа Григория Федор увидел из прихожей — тот лежал в майке и трусах на широченной тахте, читал «Известия» и ел морковку. Повернул голову, долго смотрел на Федора, не понимая, как очутился в его квартире этот парень, а потом заметил Антонину Сергеевну и даже зажмурился: