— Ой, кто это?
Отбросил газету, вскочил и уставился на гостей. Его большие, выпуклые глаза, не моргая, смотрели то на Федора, то на маму. А морковку он зажал в руке, будто гранату.
— Во, на витамины нажимаю, десны кровоточат, — сказал он и швырнул морковку в открытое окно. — Извините, с кладбища только что… Проходите, гости дорогие, а я мигом.
Тая повела Антонину Сергеевну в ванную. Федор вышел на кухню напиться, через минуту сюда же явился Григорий. Теперь он был в желтой трикотажной рубахе и синих вельветовых брюках, которые еле сходились на его шарообразном животе.
— Шофер я, — сказал он. — Твой отчим летчиком был? У нас с летчиками много общего: чуть что, и — амба!.. Хороший у тебя отчим был?
Федору показалось неуместным говорить сегодня об отчиме, но он кивнул:
— Хороший.
Григорий достал из холодильника яйца и принялся их колоть над сковородкой. Яйца с хрустом разваливались на две половины. Пришла Тая, оттеснила мужа от плиты, достала из холодильника ветчину и стала нарезать ее тонкими ломтиками. Антонина Сергеевна помогала ей.
— Как вы надумали приехать? — спросил Григорий. — Чай, нечто важное случилось? Может, разбогатели?
— Нет, просто приехали. Федя захотел, а я с ним… Не знали, что Максим Николаевич умер, оделись легкомысленно.
Мама говорила так, словно просила извинения, словно оправдывалась за неожиданный визит. Но Тая поняла ее по-своему:
— Ой, не говори, Тонечка, у меня целый шкаф платьев, а папа умер — надеть нечего. Раньше всякую вещь берегли, сохраняли, и служила она столько, сколько положено: подошьешь, подлатаешь, так она не только собственную жизнь проживет, но и за других постарается. А теперь не бережем, чуть что новое, модное — и бежим, хватаем. А папа умер — надеть нечего, у подруги черное платье взяла, длинное, широкое, прямо пугало в нем, а не человек.
— Бог с ним, не такой день, чтобы красиво выглядеть, — улыбнулась мама.
— Верно, Тонечка, слишком много внимания уделяем одежде!.. Вот папа наш, Максим Николаевич, умер, и теперь никто не вспомнит, в чем он ходил, а каждый вспомнит, каким он был.
Григорий кивнул в знак согласия, открыл шкаф, взял хлеб и понес в комнату. Жена его подала яичницу и жареную ветчину, принесла салат из капусты и сыр. Вчетвером сели за стол.
Федору есть не хотелось, ему за этим столом не хватало отца, но еще больше — Али. Вспомнив о ней, взглянул на маму: она внимательно слушала Таю, не торопясь приниматься за еду. Многое бы теперь Федор отдал за то, чтобы за их столом оказались Аля и отец.
Григорий, накалывая вилкой ветчину, сказал:
— Максим Николаевич был человек, каких все меньше становится, — вымирают! А вот сын его, Рудольф Максимыч, я думаю, мелковат: при его образованности и способностях мог стать бо-ольшим человеком, а он торчит на малой должности в заводском конструкторском бюро. Но видно, не дано, этого не отнимешь.
— Ой, у тебя-то самого глубины! — не выдержала Тая.
— Виноват, как говорится, недостатков у каждого больше, но не каждый и за другим недостаток заметит. А я замечаю, этого не отнять. Ты, жена, права, и я мелковат, но недостатки за другими замечаю.
Дождавшись, когда Федор поест, повел глазами, показал на дверь: мол, пускай они развлекаются дальше за столом, а у нас с тобой есть дело поважнее.
Спустились во двор. И тут из парадного вышла девушка в светлом платье. Была она такая красивая и так похожа на Алю, что Федор остановился и растерянно поднял глаза на Григория. А тот выпрямился, подобрал живот и выпалил:
— Привет, Надюха! Как там музы, не молчат?
— Плачут музы — дедушка умер, — сказала она, с любопытством глядя на Федора.
— Старые люди должны умирать, закон жизни, — изрек Григорий. — Старые люди требуют вечного отдохновения от краткосрочной молодой жизни. А тебе, как ты есть молодая и красивая, хочешь денег дам на расходы?
Девушка усмехнулась, сощурила глаза.
— И много же?
— Рублей сто. Наличными и безвозмездно!
— Но за какие заслуги?
— Просто так. Чтобы талант крепчал, так сказать, материальное подспорье духовному росту.
Девушка отказалась, она посоветовала Григорию приберечь лишние деньги для себя и хотя бы десятую часть этой суммы потратить на театральные билеты. А то ведь он уже забыл, когда в последний раз живых артистов видел.
Григория трудно было смутить, он обошел девушку вокруг, сверкнул глазами:
— Парня нашего не узнаешь? Ай-яй-яй!.. Это ж Федька Опалев, твой брат! Помнишь, в гости бегал, когда здесь жил?