Подняв голову, он увидел, что башня и стены сплошь испещрены следами бомб и снарядов, особенно побиты кирпичи у бойниц, — казалось, вражеские снаряды пытались прокопать широкий путь к засевшим за стенами защитникам.
«Многие десантники были ранены и убиты», — вспомнилось ему.
Через несколько шагов им попалась привязанная к камню моторная лодка. Недалеко от нее на берегу стояла серая палатка, а прямо на их пути, перегородив собой тропу, на овчинном тулупе спали двое бородатых мужчин: лицом к небу, головами друг к другу, разметав в стороны длинные руки и ноги.
— Благостен сон под солнцем! — озорно блеснул глазами Егор.
Сердце Федора словно бы упало с привычного места, а в сознании вознико такое ясное слово СВОБОДА.
«Конечно, это свобода: лодка у берега, солнце, трава почти по грудь, лето, Ладога, страна и эти двое, — наверное, два друга… А может быть, два брата: проснутся и покатят куда захотят — вон их лодка стоит дожидается!..»
Он рассмеялся и побежал догонять Егора и отца. Так вдвоем они вели его по крепости, и Федор не переставал удивляться, как хорошо они знали ее историю. Ему рассказали про шведского короля Карла IX, про его письмо воеводе Орешка Михаилу Салтыкову, в котором Карл посулил воеводе неисчислимые награды, если тот перейдет под его королевскую власть. Про то, как воевода, получив письмо, сказал своим близким: «Не для того Михаил Салтыков прожил на свете целую жизнь, чтобы в конце ее сделаться предателем…»
Иногда они оба замолкали, и Федор слышал их сухие шаги по песку, смотрел на освещенную солнцем стену и с неясной тревогой начинал думать о матери, оставшейся в поселке, об Але, о городе, из которого он уехал и куда теперь устремлялась темно-синяя невская вода. Близость отца, его внимательное, дружеское расположение смущало Федора, он терялся, стараясь держаться поближе к Егору, благодаря его за то, что он поехал с ними, что он здесь… В нескольких шагах от них шумела, билась о прибрежные камни Ладога, и этот шум словно бы озвучивал историю… И холодел, сгущался чистый ладожский воздух.
— Как тихо тут, — произнес Федор.
— Да, тишина, пока не появится у причала теплоход. Сотни туристов сходят на остров, осматривают крепость. Они нужны крепости, их деньги идут на реставрацию…
— А это — Королевская башня! — протянул руку Егор.
— Да, — сказал отец. — А вот памятник в памятнике!
Федор обернулся.
На потрескавшихся, кое-где отошедших друг от друга плитах стояли один на другом два отполированых гранитных камня. Третий, маленький, покоился на самом верху. Весь памятник был похож на огромного человека в широком плаще без рукавов. Этот плащ начинался от верхнего камня, как от шляпы, и падал до каменных плит.
— Поставлен после революции, — сказал отец. — А сделан в форме креста.
Федор только теперь разглядел, что это действительно крест, а не человек. Подойдя ближе, он стал читать надпись на памятнике:
«Героям-революционерам, сложившим свои головы в борьбе против царского самодержавия. Здесь погребены замученные в Шлиссельбургской каторжной тюрьме за время 1884–1906 г.г.
Умерли:
Долгушин А. В.
Малавский В.
Кобылянский Л. А.
Златопольский С. С.
Казнены:
Мышкин И. Н.
Минаков Е. И.
Штромберг А. П.
Рогачев Н. М.
Шевырев П. Я.
Ульянов А. И.».
И снова некуда деваться от холода, спрятаться от пронизывающего ветра. Но он читал:
«Покончили с собой:
Грачевский М. Ф.
Клименко М. Ф.
Гинсбург С. М.».
Рядом с памятником — две серебристые ели и грядка цветов на братской могиле: цветы маленькие, редкие, холодно им тут, невозможно расти… Дует с Ладоги ветер.
— Ты, я вижу, совсем замерз? — взял за руку сына Рудольф Максимович. — Идем в крепость, там нет ветра, там теплее…
Они пролезли через узкий разлом внутрь и очутились в крепости. Прямо перед ними — каменная полуразрушенная церковь, кое-где земля раскопана — видна часть старой кладки. Тишина в крепости, только какие-то птахи поют тоскливо и жалостливо, будто и не поют, а что-то спрашивают тонкими голосами.
В отдаленном углу крепостного двора, где вместе сходились бурые стены, чернел вход в башню. Возле него на узких козлах двое мужчин пилили бревно. Из черного входа появился третий — прислонился к стене, закурил. Что-то знакомое, напоминающее Арика Александрова показалось Федору в его мелкой фигуре. И тут же вспомнилось, что бывший одноклассник работает где-то на стройке, под Ленинградом. Может, здесь, в крепости?.. Но Федор отогнал эту мысль — откуда он здесь, зачем ему тут быть? И, горестно усмехнувшись, подумал: «Вот как он въелся в меня — даже сюда проник, в Шлиссельбургскую крепость! На другой конец света махну, а он и там окажется… Похоже, из-за него всю жизнь будет напрягаться и болеть моя душа!..»