Но в поезде Антон и Гришка не стали доставать свой помятый, полустершийся кроссворд. Они сели друг против друга, прислонились шапками к стенкам вагона и уснули.
Иван Яковлевич рассказывал Юре о работе — он был машинистом башенного крана и строил дома.
Олег смотрел в окно. Ему было трудно понять себя, свое состояние; он стыдился встретиться взглядом с Иваном Яковлевичем.
Поезд пошел медленнее.
— Эй, рыбаки, пора на выход, — тронул отец Гришкино ухо.
Тот открыл глаза и весело проговорил:
— Сон сейчас видел: будто я — морж и в проруби плаваю, но не в воде, а в сметане!..
— К веселью твой сон, — улыбнулся Иван Яковлевич. — Мать устроит разгон за термос.
Они поднялись втроем. Антон взял ледобур, Гришка — рюкзак, отец повесил на плечо ящик.
— Там в кроссворде у вас — «амплитуда»! — почти выкрикнул Олег. — Помните, вы не могли угадать «размах колебания»?
— Да? — приостановился Гришка и полез в карман. Достал смятый листок, развернул. Пошевелил губами, вглядываясь, и засмеялся:
— Точно, подошло! Что ж ты сразу не сказал?
— Сразу не додумался, а только теперь. То есть, вы у меня и не спрашивали…
— Ты к нам приезжай, — пригласил Антон. — А то как разъехались по новым квартирам, так и расстались. Выясним, где мушкетерский клуб, и махнем в д’Артаньяны!
Олег хотел сказать, что он знает, где такой клуб, но братья, толкая и шлепая друг друга, ринулись по проходу…
Когда поезд пошел дальше, Юра спросил:
— Ну, как они тебе?
— По-моему, ничего ребята. Батя у них толковый.
— Знаешь, я решил подарить им термос. И самый лучший, какие только есть. Получу стипендию и подарю.
— Зачем?
— А люди они. Как бы это сказать? Щедрые, что ли?
— Они не виноваты, — сказал Олег.
— То есть можно и так сказать. Но все-таки разбили. И тут же признались. А батя вообще молодец…
— Это не они разбили.
— А кто?
— Я.
Юра смотрел на брата и улыбался. Он не верил, ждал объяснения. Но Олег молчал.
— Да ведь они признались?
— Вот именно. А разбил я… Помнишь, там ворона пролетала? Не видел? И села как дура недалеко от нас. Я хотел взглянуть, как она взлетит, и подкинул валенок. А он упал на их рюкзак.
— Но, может быть, они до этого, до валенка?
— Нет, я слышал, как там звякнуло. При мне из рюкзака стало расплываться пятно. И пар из него.
— Почему же ты не сказал?
— Не знаю. Стыдно было. А теперь, когда увидел, как они поступили, еще стыднее.
Юра молча смотрел брату в переносицу. Вдруг он поднялся, снял с вешалки рюкзак, привычным движением закинул его за спину.
— Бери ледобур, — сказал он.
— Куда ты, нам еще рано? — удивился Олег.
— В самый раз. Мы должны вернуться. Мы поедем к ним — я знаю, где они живут.
— Что это изменит? Ты же видел, как нормально они отнеслись. Зачем теперь я? Это никому не нужно, это…
— Ты должен быть свободным. Вставай, пошли.
— Но ты не успеешь в аэропорт?!..
— Это важнее.
Он медленно пошел по проходу. Олег сидел на своем месте. Но когда поезд остановился, бросился за братом…
На станцию
Бабушка разбудила Толика ночью:
— Поднимайся, голубок, а то не поспеешь на поезд… Уж и Маринка проснулась, на тебя поглядывает.
Минуту-другую Толик лежал не шевелясь, пребывая в мягкой, успокоительной полудреме. Накануне бабушка советовала не откладывать поездку на сегодняшнее раннее утро, а вернуться в город вчерашним дневным поездом. Конечно, так было бы лучше: спал бы теперь дома в своей кровати и до подъема оставалось бы целых четыре часа!.. Но не мог же он уехать, не встретившись «с глазу на глаз» с местным силачом, колхозным трактористом Славкой. И он остался, решив уехать завтра с первым поездом, чтобы успеть в школу.
«Все, дружок, сколько ни лежи, а вставать надо!»
Открыл глаза, посмотрел на стену, где возле электронных часов «Чайка» на гвоздике висели его личные ключи от городской квартиры, и прерывисто вздохнул. Ключи Толик повесил на гвоздик в день своего приезда в деревню и сказал так, будто каникулы должны были длиться по крайней мере полгода: «Пускай висят до будущих времен!..»
Повернувшись, он увидел двоюродную сестру, пятиклассницу Маринку. Она лежала на диване, подперев маленьким белым кулаком красивую голову с мелкими кудряшками, хлопала длинными ресницами и весело наблюдала, как нехотя, трудно просыпался ее городской брат.