Когда обед кончился, в лагерь пришли ребята вместе с Юрием Тимофеевичем. Они в плавках шагали к спальному корпусу, а мокрую одежду несли в руках. Громко разговаривали, смеялись, было видно, что время они провели весело и теперь с удовольствием делились впечатлениями.
Юрий Тимофеевич велел повесить одежду на солнце, подождал, пока они наденут другую, и повел ребят в столовую. Вернувшись, он позвал в тренерскую Зимогорова. Предложил сесть и подождать. А сам долго что-то писал в широком журнале. Наконец отложил ручку, повернул голову:
— Почему ты бросил товарищей?
— Юрий Тимофеевич, я же пошутил, — улыбнулся Зимогоров, надеясь как-то задобрить тренера, заставить его взглянуть на этот поступок веселыми глазами. — Когда я был островитянином…
— Глупая шутка — не шутка, а глупость, — раздельно и потому особенно внятно произнес Юрий Тимофеевич. — Обошлось, они доплыли. А если бы кто-то не доплыл? Они вчетвером пришли к лодке и, не застав тебя, пошли искать. А ты уплыл один!
Зимогоров понял. И стал стараться из всех сил: тренировался, заготовлял для кухни дрова, помогал установить новую электроплиту и видел, что Юрий Тимофеевич доволен. Но доволен как-то чересчур сдержанно, не высказывая в адрес Зимогорова похвал, как это с удовольствием делал другим…
В соседней палате по радио пропикало одиннадцать часов и загремела бодрая музыка — началась производственная гимнастика.
«Только что на стадионе дали старт первому забегу. Теперь бегут девочки, а после них — мы… то есть ОНИ. А потом в забегах сильнейших спортсменов выявятся те, кто поедут в Москву. В этих забегах и будет показан лучший результат. И это сделает Виктор Башилов или Саня Лебедев. Я бы тоже постарался, но вот сиди тут, как под арестом, слушай, как за окнами кричат воробьи… Эх, когда я был птицей…»
Но это проверенное «Когда я был…» теперь не веселило, наоборот, раздражало. Хотелось забыть себя прошлого, думать о себе будущем, а это дело непростое, не каждому под силу.
Он поднялся, намочил под краном полотенце, вытер горячее лицо. Аккуратно повесил полотенце на спинку кровати и неожиданно подумал: «А что я здесь торчу? Меня не допустили к соревнованиям, но не запретили же выходить на улицу!»
Он выбежал из палаты. За спальным корпусом четверо гимнастов ходили по траве на руках. Трое жердяев баскетболистов стояли у маятниковой электропилы с топорами и ждали, когда мужчина в тельняшке починит ее. За голубым забором две девочки из волейбольной команды кормили булкой серую козу.
Игорь вышел за ворота лагеря, свернул в лес. Он шел мимо красновато-серых валунов, от которых время и непогода откололи огромные куски, мимо братской могилы с черным обелиском за металлической оградой. Обелиск осел в землю, почти зарос густой травой. На нем уже не разобрать имен.
«Пойду к ним, а там будь что будет. Если сам не побегу, то помогу другим, поддержу. Пускай машина едет в город без меня, я могу пойти в поселок и уехать автобусом».
Вдали, меж коричневых стволов раскидистых сосен, он увидел зеленый простор стадиона, развевающиеся на ветру флаги и яркие майки ребят.
Впереди пробежала группа девочек, они приближались к финишу, и самая маленькая из них — худенькая и тонконогая — была впереди.
«Давай, кнопка, маши крыльями!» — пожелал ей Игорь победы и похлопал в ладоши, увидев, что она первая пересекла линию финиша.
Юрий Тимофеевич стоял в окружении ребят. Заметив Игоря, выпрямился, сощурил глаза, и у Зимогорова приостановилось сердце: «Вдруг отправит назад!»
— Юрий Тимофеевич… Ребята… Я все понял. Я докажу!
Юрий Тимофеевич не торопился с ответом. Ребята пристально смотрели ему в лицо, ожидая, что тренер примет правильное решение…
Последние каникулы
Максим и Колька лежали на теплом прибрежном песке, смотрели в озеро. В воде, искрясь, дробилось солнце. Вдали, у самого Бугровского маяка торчал сизый парус — отсюда он походил на бабочку, сложившую крылья. На выступавших из воды камнях неподвижно сидели чайки.
Рядом с мальчишками, у воды стояла Вика — желтый купальник казался белым на ее загоревшей коже. Из-под руки смотрела, как в лагерной купальне Кирьяныч, обросший золотистой бородкой, учил пацанов плавать с аквалангом. Наклонившись над водой, он подолгу объяснял, как быть в глубине, иногда покрикивал, если его не слушали, и был похож на заклинателя водных духов. Пацан, не успев погрузиться, тут же выскакивал на солнечную поверхность и, стоя по пояс в воде, ошалело таращил глаза на Кирьяныча. Тот улыбался, молчал. Пацан выхватывал загубник, сдирал маску и начинал что-то лопотать, обвиняя при этом несовершенство акваланга. Кирьяныч слушал, поправлял широкие лямки, державшие кислородный баллон за спиной, трогал винт и посматривал на круглую шкалу — следил за атмосферами.