Она, как сумела, постаралась ответить на его поцелуй, и он с восторгом, мальчишеским чувством превосходства над всем миром отметил, что делать этого она не умеет.
А через неделю она согласилась прийти к нему после занятий в техникуме.
Он волновался: перегрел, а потом слишком выстудил флигелечек, наставил на стол бутылок и всякой чепухи, а не подумал о том, что она просто голодна. Она сама приготовила яичницу на двоих, выпила без всякого жеманства вина, когда у печки ей стало жарко, пересела поближе к нему,
- А Таню выписали,- сказала она.
- Как долго!- отозвался Кузьмин.- Зачем она?
- Правильно сделала,- сказала Наташа.- Зачем ей ребенок, если папаши нет, Мы ей все так и объяснили.
- Я видел,- сказал Кузьмин.- А ведь мог родиться человек... Может быть, и папочка бы нашелся!
- Брось! - усмехнулась Наташа.-Он даже с фабрики уволился, когда узнал. Вот так!
- А вдруг узнал бы о ребенке и вернулся...
- Может быть, ты и вернулся бы,- улыбаясь, сказала Наташа,- но чтобы Валерка вернулся - нет!
- Наташк! А люди ведь меняются...
- А-а! Горбатого могила исправит!
Они сидели при полной иллюминации -три свечи и печная топка. Наташа задула ближайшую к себе свечу.
- Смотри, без света останешься.
- Ну, а если бы ты попала в такую ситуацию: с ребенком и без мужа?
Наташа засмеялась:
- Ты меня совсем не знаешь, Андрей. Если я на это пойду, значит, я решила навсегда.- Она посмотрела на него, и он понял, что она хотела сказать ему этим взглядом.
- Слушай,- сказал Кузьмин после молчания.- Но ведь это невозможно решать навсегда. Это как Сделка. Например, вдруг ты разлюбишь?
- Это мужикам легко говорить: любишь-разлюбишь...- сказала Наташа.- Вот такая уж я есть.
Они смотрели друг на друга, и тишина и пламень становились непереносимыми. Он поднялся с пола, шагнул к ней, не шелохнув язычки свечей; она потянулась навстречу его рукам, тесно прижалась грудью, одной рукой обхватывая его за шею и пряча свое лицо в его лице, но другая ее рука сторожила его движения. В самые мучительные мгновения он даже чувствовал отпор этой руки; наконец он оторвался от ее губ и, отстраняясь, поцеловал эту руку, теперь слабую, доверчивую. Ласка этой руки была самой нежной, самой значительной, и Наташа отдала ему эту руку - до самых дверей общежития. Там она подставила ему щеку и, попрощавшись уже холодеющим взглядом, исчезла.
"Март неверен: то плачет, то смеется", была оттепель, оказывается.
Полдороги Кузьмин целеустремленно месил рыхлый снег, карабкаясь на холм, а на его вершине, задохнувшись, остановился. Под ним лежал покойно задремывающий городок с пунктирным обозначением улиц, с маленькими, придавленными снегом домишками; где-то в этой темноте ложилась спать Наташа.
В лрицо Кузьмину мягкой, влажной волной, от самых звезд, повеял ветер. Кузьмин снял шапку. "Наташа,- позвал он шепотом,- Наташенька!" - И долго стоял с закрытыми глазами, дожидаясь хотя бы эха. Когда он открыл глаза, мир был прежний, но все-таки изменившийся.
Неужели это она? - подумал он. Не ласковая, не тихая... Господи, да разве мне мать нужна? Он нырнул в себя, прислушался: пришло ощущаемое кожей, вызывающее головокружение и слабость воспоминание движения ее пальцев по лицу. Нет, понял он, это навсегда, она уже во мне. Все, Кузьмин? - спросил он себя.
Их разговор оставил в нем осадок, и он знал, что навсегда, как заклятье. Ну, что ж, вот такая она есть, подумал он и ошибся.
Во флигелечке он разулся, рассовал носки, ботинки, брюки вокруг еще теплой печки, допил вино и, отведя, как рукой, все тревожное, лег на кровать. Не заснул: пришла знакомая ясность, Он поднялся, набросал в топку дров.
Со стороны казалось - вытянувшись, почти обжигая ступни о разогревающуюся печь, лениво покуривая, лежит человек, то потрогает себя за ухо, то взлохматит волосы, и лицо у него спокойное. А была легкость, быстрота. Он пробежался по результатам опытов последней серии, быстро рассортировал их и прикинул длину дистанции.
Коломенская, методично изучив препараты (в томительном ожидании Кузьмин успел помрачнеть), сказала:
- Боюсь, что это не совсем то. Я не вижу обычных "включений".
- "Включения" были, кажется, на предыдущей стадии трансформации,- Кузьмин пододвинул к ней груду стеклышек.- По идее - это первая стадия нормализации.- Он начинал сердиться.
- Я не упрямлюсь, дорогой Андрей Васильевич,- сказала Коломенская, складывая, как девочка, руки на коленях,- Поверьте, все пятнадцать лет я видела эффект только после появления "включений". Вы же знаете; факт неоспорим!
"Посмотрим!" - бормотнул про себя насупленный Кузьмин.
...Лаборатория снова потребовала всего его внимания. Любочка, Коломенская, перешедший в их комнату Федор -он не ощущал их рядом. Дни летели кувырком- перепроверяя себя, он вдруг обратил внимание на странную краткую метаморфозу опухолевой клетки, и вот уже целую неделю, задерживаясь на этой стадии, он получал поразительные результаты. Ему не хватало большой техники, той, которая через несколько лет тяжелым шагом пройдет этот путь, а пока он бился, захлебываясь, силясь переварить: значение и суть открывшегося феномена. И, главное, не мог погасить внезапно, интуитивно возникшую тревогу.
Кажется, он загрузил себя вдосталь - появилась и не уходила тупая головная боль, однажды он испытал известное ему по клиническим учебникам "чувство падения в лифте" - это пропустило удар сердце. За эти дни в его лице произошли грубые перемены - на лоб легли морщины, уголки рта поднялись, появился прищур. Иногда, обхватив голову руками, подолгу он сидел, раскачиваясь, над микроскопом, перебирая возможные объяснения. У него появился чудовищный аппетит к сладкому: за три дня он съел литровую банку с медом, невесть откуда (для него) оказавшуюся в лаборатории. Он машинально отметил, что в те дни голова не болела, и позже сообразил: то постоянное сосущее чувство пустоты в животе - просто глюкозный голод. Пожалуй, он впервые подумал о себе - надо себя питать, а то тело сносится.
И все-таки он был в тупике. Уже прошло желание доказать свою правоту, хвастливое чувство превосходства, он остался один на один с загадкой и оказался бессилен.
Утомленный, он возвратился к простой, будничной работе, но сосредоточенность взгляда, медлительность движений ,и приступы внезапных "отсутствий" не прошли.
Все это время, возникая и исчезая в столовой, Наташа улыбалась ему странной, ожидающей улыбкой. А он воспринимал ее, как через стекло; ему доставало сил только на внимательное рассматривание ее. Все, что она говорила, он тотчас забывал.
Он не знал, что пока он сидит до полуночи в лаборатории, она ходит вдоль забора, пропуская занятия в техникуме, мучаясь недоверием и ревностью к Любочке, только что ушедшей с кастрюлькой домой. И вот однажды сквозь лабораторные шумы ему послышался стук в наружные двери корпуса.
- Кто там? - рявкнул он, сбежав вниз (наверху застывал агар, и надо было следить за температурой его охлаждения).
- Это я,- услышал он Наташин голос. И обрадовался.
Он прижался к ней, настывшей, и она, стряхнув варежку, прижала руку к его лбу.
Укутавшись в пальто, она тихо ходила по гулкой лаборатории, приглядывалась к его рукоделию и даже нашлась, когда надо было перехватить флакончики. Он сел за микроскоп с фотонасадкой, настроил его, со вздохом убедился в стабильности непонятной ему картинки, а она хозяйственно вскипятила чай, налила ему в блюдечко сгущенки и села в уголке на Любочкин стул.
Взъерошенный, какой-то обсосанный Кузьмин наконец сладко потянулся:
- На сегодня все! Пошли, Наташенька.- Он вдруг разглядел ее новое красивое платье.
- Я уже неделю в нем,- сказала Наташа.
- Знаешь, Нат, я был ужасно загружен,-смутился Кузьмин. И не удержался:- Прости, а?