— Где грамоты? Где золото? Показывай, куда прячешь!
Тьерри со рвением ударил его сапогом в зубы, тот отхаркивался кровью и молчал.
— Дозволь его подвесить! — просил Тьерри бастарда. Посеченное лицо его пылало. — Дозволь!
Бастард, повернувшись к ним спиной, меланхолично водил пальцами по толстенным древним бревнам стены. Приняв его молчание за согласие, Тьерри и близнецы раздели старика догола и привязали к столбу. Разогнули кочергу и сунули ее в очаг накаляться.
— Бастард! — простонал калека. — Гляди, что делают с человеком твои мерзавцы!
Эд молча прошел вдоль стены, и, причудливо искажаясь на закруглениях, за ним ползла его тень.
— А что сделали со мной после того, как по вашей милости погиб мой отец? А я ведь был совсем ребенком!
Монах, который дремал под столом в обнимку с бурдюком, очнулся, встал на четверепьки, потом, пошатываясь, на ноги.
— «Шел монах к своей милашке!» — загорланил он. — «Хи-ха-ха да хи-хо-хо! К полведерной своей фляжке с сатанинским молоком!»
Он приподнял краешек рясы и пустился в пляс, повизгивая. Тьерри пинком загнал его снова под стол.
— При живой матери, при коронованных дядьях и братьях, — продолжал бастард, схватив себя за локти, — в рабство! За что? И сейчас я все как изгой преступный… Ответь мне ты сначала: за что?
В очаге треснула головешка, бывшая некогда деревянной ногой. Снаружи шумел ветер, пришедший на смену дождю.
— А меня за что? — высунулся из-под скатерти неугомонный аббат. — Домик мой сожгли напившиеся магнаты, имущества у меня нет, кроме кобылки, да и на ту зарится Красавчик Тьерри. Папа римский нам, духовным, даже жениться запретил., Хотя в писании сказано: коль не можешь не жениться, так женись, да поскорей!
— Вот я тебя сейчас оженю! — Тьерри выдернул из огня раскаленную кочергу и ткнул аббата пониже спины.
— Уй-уй-уй! — завопил священнослужитель.
Пылающей кочергой Тьерри махал перед лицом Гермольда, приглашая сознаться, где грамоты и золото.
— Приведите сверху мальчишку! — заорал аббат. — У хрыча сразу развяжется язык!
Гермольд напрягся на столбе и плюнул в перекошенную физиономию Красавчика.
— Будьте вы прокляты, разбойники ночные! Пусть не будет вам вовек ни счастья, ни удачи! Да издохнете вы без семьи, без очага, и ворон расклюет ваши гнилые трупы… Что ты гасишь огарок, смрадный Тьерри, тебе стыдно смотреть в глаза твоей жертвы?
В наступившей темноте послышалось шипение железа и слабый вскрик Гермольда.
— Зажгите огонь! — приказал бастард. — Кто смел погасить? Тьерри, брось кочергу. Симон, приведи сверху мальчишку.
И вдруг с улицы раздался истошный крик.
— Это десятник деревенский кричит, — определил аббат. — Что ему нужно?
Райнер распахнул дверь, и стало слышно, как десятник выкрикивает, колотя в медное било:
— Норманны идут, норманны! Спасайтесь, люди!
Эд вышел наружу и расспросил десятника. Оказалось, что под покровом дождя норманны высадились на пристани, вероятно надеясь самого императора захватить.
— А много их?
— Говорят, сотни три или четыре.
— Ого! — вскричали близнецы.
Все спешно переседлывали лошадей. Тьерри схватил повод кобылки аббата, а тот его отнимал. Оруженосцы привязали раненую собаку к седлу Эда.
— Куда, куда? — суетился аббат, видя, что Тьерри уже в седле его кобыленки.
— Пошел прочь, поганая кочерыжка! — Тьерри отшвырнул его пинком, так что поп полетел в крапиву.
Но Эд приказал кончать распри, и аббат, догнав выезжающего Тьерри, вскочил сзади него на круп лошади.
8
Когда стало светать, в разоренный дом Гермольда осторожно вошел Винифрид. Увидев неподвижного Гермольда, отшатнулся, но затем обрезал путы, снял обвисшее тело. Молчал, сняв шапку..
Затем устремился к лестнице — посмотреть, что наверху. Нога ударилась обо что-то круглое и тяжелое. Пригляделся и вздрогнул — это была голова безрукого слуги.
Сверху послышались шаги, и Винифрид на всякий случай спрятался за кресло. Ему показалось, что белый призрак спускался, словно плыл по ступенькам. Потом понял — это же и есть Азарика, одетая в костюм сына Гермольда!
Девушка творила непонятное. Приникла к груди лежащего старика и затихла, будто умерла вместе с ним. Винифрид хотел было выйти из-за кресла, но она внезапно поднялась, раскинув руки, как крылья белой птицы. Justitio! Veritas! Vindicatio! — выкрикивала она.