Раздосадованный король отправил скорохода к канцлеру Фульку, а сам приказал подать самый парадный панцирь, в котором на каждой вызолоченной плашке рунами было начертано название какой-нибудь из его побед. Впрочем, он не особенно тревожился, зная, что за награбленное его люди будут драться как львы. Войско же Эда ему не показалось многочисленным. Выпил рог вина и вышел к войску.
Выехал и Эд в острие клина своей армии. Хмурые бородатые или бритые лица следили за ним из-под шишаков и шлемов. Щиты слились в одну кованую массу. Задние положили передним копья на плечи, и строй напоминал исполинского ежа.
— Свободные франки! — крикнул Эд, багровея от натуги. — Благородные всадники — кавалеры, эквиты или рыцари, как зовут нас на разных языках! Сегодня наш день, сегодня мы докажем, что не зря живем на грешной земле. За нами исстрадавшийся край, родина франков, милая Франция, мы победим! Аой!
— Радуйтесь! — ответило ему войско.
И Эд выдернул из ножен блистающий Санктиль, а в героических песнях после утверждалось, что гул пошел по всей стране.
Огромный ощетинившийся клин двигался, топча молоденькую травку Соколиной Горы. Кругом норманны кричали и бесновались, вызывая на поединок трусливых франков. Так было в обычае у всех храбрецов тогдашнего мира, но на сей раз франки, стиснув зубы, на вызовы не отвечали. Строй их надвигался, как ледяной вал, на кипящую лаву языческой орды.
Вот уже кони франков достигают вершины холма и топчут пурпурный шатер Сигурда. Из-под его рухнувших подпорок с жалобным криком разбегаются длиннобородые прозорливцы. Вот безумные наскоки берсеркеров разбиваются о невозмутимость франков. Вот Сигурд схватывается с самим Эдом, но некогда следить за их боем, ибо по хриплому зову Датчанки франкский клин раскрывается, как пружина, и войско Сигурда расколото, отступает, огрызается, бежит, стараясь застать на берегу хоть какую-нибудь посудинку, проклинает злого Локи, который создал твердь земли. Ибо на суше терпят поражение «короли моря», привыкшие к изменчивой волне!
День укатился незаметно. Кажется, только что в рассветном тумане поднимались они на Соколиную Гору, а вот уже пылает триумфальный закат, толпы народа бегут за Эдом, готовые целовать след от его коня. Глашатай не устает объявлять, что все бывшие пленные свободны.
Мимо норманнских палаток, в которых теперь лежали франкские раненые и суетились лекари, мимо сносимых в кучи бесчисленных трофеев, мимо телег с золотом Сигурда медленно ехал канцлер Фульк в сопровождении епископов. Прелаты, озирая поле брани, покачивали митрами не то в знак осуждения, не то от восторга.
Фульк осведомился, кому принадлежит Соколиная Гора, и, выслушав ответ, многозначительно поджал губы. В группе герцогов он различил алый плащ Эда и поехал туда. Нотарий сунул ему спешно заготовленную латинскую поздравительную речь.
Но вместо речи он неожиданно сам для себя как-то по-школярски, заискивающе осведомился, будут ли возвращены в казну шестьдесят возов золота в слитках и монете.
Эд смерил его взглядом от копыт мула до ушей, растопыренных из-под рогатой митры, и повернул коня к герцогам.
— Граф Битурикский, герцог Аврелианский! — возгласил он. — Сеньор Верринский, вице-граф Мельдский и все другие бароны, сеньоры, вассалы и вавассоры! Делите взятое, оно куплено вами ценою смерти храбрых и крови мужественных. Знайте: все, что когда-нибудь с вами возьмет Эд, будет принадлежать вам и больше никому!
Прелаты в ужасе простерли руки. Герцог Аврелианский, распоров мечом рогожу тюка, вынул из повозки фарфоровую китайскую вазу. Но тут же с другого конца за ее причудливую ручку ухватился граф Битурикский.
— Оставь! — сказал ему герцог, и бычья шея его вздулась от гнева.
Граф, не отпуская вазы, ударил его по кольчужной руке. Тогда герцог мечом разбил вазу, чтобы она не доставалась никому, и граф, остервенившись, стал колотить его фарфоровой ручкой по шлему. Аврелианцы тут же вцепились в битурикцев, и воздух стал густым от брани. Над распотрошенным обозом туронцы тузили андегавцев, а валезцы — каталаунцев.
Над ними на холме граф Парижский Эд, он же Одон, сын Роберта Сильного, смеялся до слез, даже поперхнулся. Выпил поданного ему вина и вновь хохотал, пока последний солид из норманнской добычи не был поделен.
Глава седьмая
Милосердие
1