Выбрать главу

Хозяйка отнеслась к временным квартирантам весьма приветливо, но от приглашения поужинать вместе с ними отказалась. Не потому ли, что в соседней комнате яростно стучал сапожным молотком ее худощавый, нервный и, наверное, очень ревнивый муж. Отказ пани Ядвиги от ужина огорчил Чубчика, но Березовский не придал этому значения. Недавно он пережил еще одну душевную драму и к женскому полу относился с чрезмерной осторожностью. А главное, гвардии полковник на протяжении всего вечера неотступно видел перед собой коренастую фигуру седовласого маршала с простуженными, а может и простреленными легкими, ощущал на себе его пристальный взгляд…

Ой на горі там терен, Там виріс я сам оден, Там виріс я сам оден…

Будто нарочно, возникла в памяти полузабытая материнская песня и тихо звенит, не угасает.

А з-під того терена Вийшла вдова молода, Вийшла вдова молода…

— Товарищ комбриг!.. — прерывает грусть немой песни — ибо звучит она лишь в сознании полковника Березовского — неунывающий Платонов-Чубчик. Он разлегся на заднем сиденьи незаменимого на занесенных снегом или развезенных непогодой дорогах юркого виллиса. — Товарищ комбриг!.. — Платонову нравится то и дело повторять новый титул своего начальника и кумира. Он словно бы еще и еще раз поздравляет его с высоким назначением и одновременно наивно, почти по-детски, рисуется перед водителем виллиса — немолодым, молчаливым Павлом Наконечным. — Товарищ комбриг!..

— Чего тебе? — неохотно спрашивает ординарца Березовский и, плотнее закутавшись в теплую кавказскую бурку, погружается в песню, как в сон.

Песня помогает ему собраться с мыслями, вспомнить, что же произошло несколько часов назад.

…В назначенное время Березовский не застал командующего фронтом. Тот встречал на полевом аэродроме самолет из Москвы, на котором прибыл представитель Ставки Верховного Главнокомандования. Позавтракав, оба маршала долго совещались, видимо, представитель Ставки привез важные новости.

Тем временем Иван Гаврилович насупленно сидел за тесной школьной партой с мастерски выдолбленным католическим распятием. Кто-то продлил концы креста, чтобы он смахивал на свастику. А потом, наверное в последние дни, уже другая рука попыталась совсем уничтожить обезображенную христианскую эмблему. Это ковыряние ножом так и осталось на неподатливом дереве парты как лаконичный след исторических событий, пронесшихся через маленькое мазурское село.

Майор Борисенко, адъютант командующего, невысокого роста, с осунувшимся от хронического недосыпания и усталости лицом, разложил перед Березовским свежие газеты, привезенные из Москвы на самолете Ставки.

— Читайте, Иван Гаврилович.

— Спасибо.

Сводка Информбюро с фронтов, сообщения о трудовых подвигах в тылу, статьи Алексея Толстого в «Правде», Ильи Эренбурга в «Красной звезде», фронтовой очерк Бориса Горбатова, стихи известных поэтов…

Печаль цепко взяла Ивана Гавриловича за сердце. Как мать, что с нею? Тыл оживал, возвращался к мирным будням, а она одна-одинешенька. Старая, немощная. Только холодный остов торчит там, где был когда-то семейный очаг Березовских.

Подмывало поговорить с Борисенко, посоветоваться: поймет ли его командующий? Разрешит ли на несколько дней съездить в Озерца, пока здесь затишье? Комбриг Самсонов уже дал свое согласие.

Но не спросил Березовский, промолчал: все равно ведь Борисенко ничем не может помочь в этом щепетильном деле.

Командующий вошел неожиданно, закутанный в плащ-палатку, — на дворе моросило. Однако его нетрудно было узнать и в таком наряде. В фигуре маршала, в его походке чувствовалось что-то независимо-степенное и властное, присущее людям, которые привыкли командовать, приказывать, вести за собой других.

Услышав шаги, первым вскочил на ноги адъютант Борисенко, за ним встал и Березовский, сгоряча чуть было не разломав многострадальную ученическую парту. Кивком головы маршал пригласил его в соседнюю комнату, в свой временный кабинет.