Беглецы затравленно озирались по сторонам, может быть все еще не теряя надежды на спасение. Хорошо было видно приземистого пастора в черной сутане до самой земли; рядом с ним стояла высокая щуплая женщина, дрожавшая от страха. Третий стоял в сторонке, лицом к стене, словно бы надеясь слиться с ней.
— Кто такие? — спросил комбриг Березовский.
Пастор хотел что-то ответить, но одеревеневшие губы не подчинялись ему. Женщина, очевидно экономка пастора, резко опустила руку в карман.
— Руки из кармана! — приказал Иван Гаврилович.
Немка вынула руку, ухо комбрига уловило шорох спичечной коробки.
— А вы? — обратился Терпугов к третьему. — Идите сюда!
И когда тот обернулся, Терпугов и Березовский узнали в нем безрукого пианиста.
— Подлец! — вырвалось у Алексея Игнатьевича.
— Сколько домов сожгли? — подавляя ярость, спросил Березовский.
Пастор и экономка нервно встрепенулись и упали на колени. Пианист, взмахнув обрубками рук, истерически выкрикнул:
— Хайль Гитлер!
Очередь автомата скосила его. Это сделал Сашко Платонов.
Пастора и его экономку забрал патруль военной комендатуры.
На прифронтовых дорогах можно встретить самые разнообразные надписи. Одни на картоне или фанере — распоряжения комендатуры дорог, другие, как коротенькие деловые записки, начерчены мелом и угольком на ближайшем заборе или на стене придорожного здания: «Петренко — налево 400 метров», «Костюхин с горючим — седьмой дом отсюда», «Хозяйство Бойко» и указательная стрелка, где это хозяйство искать.
Уже не один десяток километров отмахал на виллисе комбриг, но время от времени наталкивался на лаконичное уведомление гигантскими буквами то мелом на заборах, то углем на стенах: «Кваша пошел на Берлин!».
После утреннего совещания с Соханем, который ночью прибыл в Обервальде, комбриг решил ознакомиться с районом Одера, где намечалась переправа бригады. Чтобы выиграть время, пересел в виллис, приказав лейтенанту Черному привезти тридцатьчетверку в условленное место. Туда же должен был прибыть и инженер Никольский со своими помощниками.
Обервальде был далеко позади. Там сейчас кипит жизнь. Сохань разрабатывает новый этап операции, Майстренко подтягивает тыловое хозяйство, Терпугов налаживает работу политорганов, в функции которых теперь входила и еще одна очень важная задача — разъяснять наши цели и идеи местному населению. Дело новое, к тому же осуществлять его нужно было на немецком языке. Старший лейтенант Горошко договорился об этом с несколькими полонянками, в том числе и Катериной Прокопчук.
Ужин в доме профессора в Обервальде разбередил душу Березовскому, напомнил ему о том, что сопровождало его с юношеских лет: о тельмановском Рот Фронте, о многовековой культуре немцев, об интернациональной солидарности трудящихся.
Догнали толпу беженцев. За исключением нескольких стариков, это все были женщины разного возраста, почти все они катили впереди себя нагруженные домашними пожитками детские коляски. Кое-где в колясках сидели ребятишки. Услышав сигналы автомобиля, беженцы бросились врассыпную. Одна коляска опрокинулась в кювет. Из нее выпал ребенок, изможденная бледнолицая женщина распласталась над ним в немом отчаянии.
— Так вам и нужно! — вырвалось у Наконечного. — Чтоб знали, волчицы, что такое война!
— Дети не виновны, — возразил Чубчик.
— Все они одинаковы, — стоял на своем Наконечный.
Комбриг приказал остановить машину. Наконечный выполнил приказ, но сам даже не сдвинулся с места.
Иван Гаврилович знал, что у водителя есть свой личный счет к врагу. А у кого его нет? Вот у Платонова тоже — отец-ополченец погиб под Тулой, брата-комсомольца замучили полицаи. Но Сашко остался человеком. Без этого, без человечности, мы, очевидно, утратили бы свой облик, перестали быть самими собой, советскими людьми.
Немка лежала ничком на снегу и глухо стонала. Перепуганный ребенок молчал, хлопая доверчивыми глазами. Сашко посадил ребенка в коляску, вывез ее на дорогу. Женщина не шевельнулась. Чубчик и Березовский подняли ее. Она взглянула на них безумными от испуга глазами: «Не могу! Я больше не могу!».
Полковник, с трудом подбирая немецкие слова, сказал громко, чтобы это услышали и все остальные:
— Возвращайтесь домой! Для вас война закончилась!
Фронтовая дорога разворачивала перед экипажем виллиса новые картины. Мелькали населенные пункты. Грохотали танки резервных маршевых рот, подтягивались тылы стрелковых дивизий. Надписи сообщали: «Синюков — третья улица направо», «Медсанбат — налево в школе», «АХО — пятый дом за углом». Метровыми буквами вписывал свое имя в летопись победы неутомимый Кваша. Хотя до Берлина было еще довольно далеко.