— Вот здесь, — указал рукой бауэр. — По колено, не больше.
— Измерим, — произнес Березовский.
— Юрики! — шепотом позвал лейтенантов инженер-майор.
На ничейной земле, в такой близости от противника, необходимо соблюдать максимальную осторожность. Лейтенанты на ощупь разматывали рулетку, прилаживая к концу ленты металлическое грузило. Возле берега было шесть метров. Надули резиновую лодку, чтобы замерить на фарватере.
— Шесть? — переспросил Никольский. — Это ведь не брод, а пропасть.
Комбриг разъяренно оглянулся назад, но бауэра и след простыл. Послышался всплеск воды, замелькали над водой руки.
— Гитлеровская шкура! — выругался Иван Гаврилович.
Стрелять нельзя, — вызовешь на себя огонь с того берега. Если же не убить гада, переплывет и укажет цель. Первыми сориентировались лейтенанты. Столкнули лодку на воду, один налег на весла, другой зажал в руке саперную лопатку. Они быстро пересекли пловцу путь и бесшумно покончили с ним.
Возвратились с реки ни с чем. До поздней ночи сидели комбриг с инженером в теплом доме, прикидывали все возможные варианты преодоления реки. А около полуночи на мотоцикле прибыл офицер связи. Отдельная танковая бригада получила новое задание. Командарм Нечипоренко вызывал комбрига Березовского на КП армии в городок Обернигк, неподалеку от Обервальде.
Часть вторая
СИЛЕЗИЯ
На следующий день, сидя в виллисе и кутаясь в спасительную бурку, Иван Гаврилович вспоминал события прошлой ночи.
В щедро натопленном доме владельца паровой мельницы, который горячо доказывал свое чешское происхождение, было тихо и уютно. Может, и в самом деле Ганса Кубке звали когда-то Яном Кубкой, который в молодые годы отправился из перенаселенного Оломоуца на заработки в Восточную Германию и тут осел, женившись на вдове шваба-мельника. Все может быть. Ведь он сам позвал к себе советских воинов на постой и предупредительно проявлял славянское гостеприимство. Ему помогала жена — седая немка с двумя рядами вставных зубов, грузная женщина, намного старше своего мужа.
На сковородке шипела яичница, в четырехугольной зеленой бутылке ждал своей очереди самодельный шнапс. Узкая шейка бутылки была обтянута аккуратным разноцветным веночком из пористой резины. Капельки спиртного из начатой бутылки всасывались в резину и не пачкали скатерть.
— Выпьем, чтоб дома не грустили, — промолвил Березовский, налив рюмки.
Выпитая рюмка не развеселила, а наоборот, навеяла еще большую грусть. Ивана Гавриловича не переставало мучить то, что его нигде никто не ждет. Разве лишь сестра Настя, если осталась в живых…
Вадим Георгиевич пожаловался: давненько не было писем от жены, возвратившейся из эвакуации в освобожденный Днепропетровск. Как там поживает его Элеонора, как ведет себя сын Валерик, какова причина перебоев в переписке: задержка полевой почты в связи с частыми передислокациями или, быть может, одинокая женушка нашла себе кого-то, кто пригрел ее в холодном, неуютном городе? Что делать, если это так? Списать за счет войны? Пропади она пропадом, эта проклятая война! Даже с его оптимизмом волком взвоешь!
Вдруг инженер-майор вспомнил о записке в кармане. Будет комбриг рад или нет, в этих деликатных делах трудно заранее угадывать, но его долг — выполнить обещание, данное женщине. И Вадим Георгиевич провозгласил тост:
— За тех, кто ждет встречи с нами!
Шнапс был чистый, не отдавал ни сивухой, ни свеклой, как это часто бывало в польских селах, — во всем проявлялась немецкая аккуратность.
Березовский невесело сказал:
— Меня никто не ждет.
— Это еще неизвестно, — возразил Никольский. Он с улыбкой дернул свою рыжую клинообразную бородку, на полном лице заиграла лукавая усмешка. — А вдруг кто-нибудь да ждет?
— На что вы намекаете?
— На это. — Инженер-майор вынул из планшета маленький бумажный треугольник, объяснил: — Разыскивая вас, натолкнулся на санроту сто двадцатого стрелкового полка и встретил медсестру Пащину.
— Машу Пащину? Что она там делает?
— Очевидно, проходит службу.
— А рука? Ей ведь должны были ампутировать руку.
— Я такого не заметил. Она об этом не пишет?
— Нет. Просит лишь о встрече.
— Вот видите, я отгадал!
В санроте было относительно спокойно. Сто двадцатый полк не принимал участия в битве за Оппельн, три его батальона заняли оборону на правом берегу Одера, четвертый находился в резерве. Боевые операции сводились к артиллерийской дуэли через реку. Старых раненых уже эвакуировали в тыл, новых было немного, лишь те, кто зазевался во время артогня.