Руки Катерины, забрызганные кровью, гимнастерка в шершавых темных пятнах. Вверху над нею, на крыше противоположного дома под серым, мутным небом, наспех оборудуют наблюдательный пункт комбрига. Там со стереотрубой в руках Иван Гаврилович, рядом с ним полковник Терпугов с биноклем и неотступный Сашко Чубчик с бригадным Знаменем.
Березовский стоит у самой кромки крыши, над пропастью, прекрасная мишень для снайперов и пулеметчиков. Катерина знает, что он пренебрегает опасностью, как это всегда делал Петр Бакулин, как это в решительную минуту сделал Яков Горошко. Ей становится страшно. Этой утраты она не переживет.
Катерина вспомнила свою печальную одиссею, свою девичью Голгофу, упала на камни и зарыдала.
Знамя бригады развевалось на сильном ветру. Сейчас рядовой Александр Платонов понесет его дальше, бой не закончился, он лишь перебросился в следующий квартал. Здесь, на плоской крыше двенадцатиэтажного дома, где в мирное время был лечебный солярий, идеальное место для наблюдательного пункта. Юркие связисты уже протянули сюда нитку, и запыленный бородач привычно проверяет линию: «„Волга“, я — „Волга“, слышишь меня?» Вот так, через битвы, пожары, зарева, кровь, сотни рек и тысячи километров пришла Волга в гости к Шпрее.
И в стереотрубу, и в цейсовский бинокль хорошо видна извилистая, закованная в гранит, немецкая река, забаррикадированный мост Мольтке, возле которого идет ожесточенный бой. Далее видны срубленные фашистами аллеи Тиргартена, серая, облупленная громада рейхстага, черный и мрачный на фоне багрового неба контур Бранденбургских ворот.
Сколько охватывает глаз — взрывы, вспышки, тучи дыма, бой, бой, бой…
— Когда же все это закончится? — скорее к себе, чем к Терпугову, обращается Иван Гаврилович. — Завтра или послезавтра?
— В начале войны мы считали время годами. Потом месяцами. Теперь считаем днями, а возможно и часами…
— Да. Однако тем временем погибают такие, как Голубец, Барамия, Тищенко, Горошко, Бакулин…
— Жестокость была и есть оружием фашизма. Однако победило наше оружие.
Берлин содрогался от взрывов, глухо стонал, корчился и хрипел, схваченный за горло рукой справедливого возмездия.
— Всей бригадой, — сказал Терпугов, — нужно усыновить ребенка Бакулина и Мартыновой. Собрать средства и назначить опекунский комитет.
— Сделаем это в первый день мира.
Заканчивался тысяча четыреста двенадцатый день Великой Отечественной войны…
Послесловие
Когда я возвращался по Унтер-ден-Линден, над городом залегла ночь. На гостинице «Беролина», зданиях Александерплац вспыхивали неоновые лозунги «Фройндшафт унд Фриден!» — «Дружба и мир!». За черным массивом Тиргартена устремлялись в небо огненные вулканы торговых реклам.
У стен университета уже почти стихло. Западноберлинские студенты торопились на пограничную станцию метро «Фридрихштрассе». Они везли с собой незаконченные разговоры, неисчерпанные темы, прочные убеждения, болезненные сомнения, симпатии и антипатии. Фройндшафт унд Фриден — дружба и мир!..
В глубокой задумчивости шел я от распроклятого бункера в советское посольство. В ночном воздухе были покой и тишина.
Со двора посольства на большой скорости промчалась знакомая «Чайка». И вдруг мне показалось, что за ветровым стеклом тускло сверкнул генеральский погон. Но я не успел как следует рассмотреть: шофер, не убавляя скорости, резко срезал угол поворота. Через мгновение сигнальные огоньки машины исчезли в районе Бранденбургских ворот.
— Что случилось? — спросил я у дежурного по посольству.
Он взволнованно ответил:
— Неофашисты напали на гарнизон в Тиргартене. Тяжело ранен наш боец.
— Кто? — вырвалось у меня с тревогой, потому что перед глазами возникла фигура юного Бакулина.
— Фамилии еще не знаю.
В конце концов не имеет значения — кто именно. Петр Бакулин-младший или кто-нибудь из его боевых побратимов только что упал, сраженный вражеской пулей…
Нервно пульсировали часы. Сотрудник посольства то и дело посматривал на телефон, ожидая новых сообщений.
— Провокация… Наглая провокация…
«Выстрел из прошлого», — подумал я.
Перед моими глазами ярко мерцал праздничный Александерплац с гигантскими лозунгами, призывающими к миру и дружбе. Они — из сегодняшнего — светили в будущее.