Не подозревал об этом качестве майора - ставить себя, когда это необходимо, на место подчиненного,- и сержант Провоторов. Здоровый, полный энергии, он прибыл на заставу из учебного подразделения, горя желанием скорее приняться за дело. Принялся. Не успев как следует оглядеться, узнать, с кем бок о бок отныне будет делить тяготы службы, Провоторов щедро налег на командирскую линию, доверял только силе приказа. Не было в характере, поведении сержанта той теплоты, которая отличает настоящего командира - требовательного, но чуткого, внимательного к подчиненным. Никто его вовремя не поправил, не предостерег. Решили: к чему мелочная опека? Пройдет время - и сам поймет, что был неправ, действовал однобоко. А Провоторов, что называется, вошел во вкус…
Вскоре заметил взгляды, как бы говорящие: «Требуешь? Ну-ну. А сам-то что можешь? Покажи, как делать, а потом требуй». Но заметить одно, а вот понять, быстро перестроиться, смирив гордыню,- гораздо сложнее.
Не прислушался сержант к голосу разума, не доверился ему. Решил: «Не по душе я солдатам. Не понимают, что для дела стараюсь». Замкнулся в себе, незаметно отошел от горячих заставских дел: стал равнодушен ко всему, вял.
Однажды Иваницкий вышел вместе с ним на проверку службы нарядов. Поднимались по горным кручам к дальнему посту. Сержант недоуменно пожимал плечами: что ему, на заставе дел мало, полез в горы?
Офицер не оглядывался, не отдыхал: шел широко и бодро, будто по асфальту, не по камням. За спиной, словно кто раздувал кузнечные мехи,- громко дышал непривычный к горам Провоторов. Несколько раз он оступился, неловко ставя ногу, и камешки, цокая, катились вниз. Иваницкий, оглядываясь на сержанта, замечал сердитое, недовольное выражение его лица: мол, далась майору эта прогулка!
«..Наряд вышел из-под козырька скалы бесшумно. Провоторов вздрогнул от неожиданности, смахнул с лица пот.
- Товарищ майор…- начал докладывать старший наряда.
- Все нормально? - приглушенно задал Иваницкий как будто обыкновенный вопрос, но Провоторов удивился, сколько в нем было скрыто и требовательности, и озабоченности, и теплоты. Нарочно такое не отрепетируешь, не заставишь себя выговорить, если даже сильно того захочешь.
- Нормально,- ответил старший наряда, гораздо больше сообщая на том же, пока что непонятном сержанту языке взглядов.
Иваницкий словно не замечал сержанта, его смущения. Закончив проверку службы наряда, как бы между прочим сказал старшему:
- Там почта пришла… Есть и тебе письмецо. Сюда не захватил - на службе не положено… Батька пишет, по руке видно. Думаю, сообщает: урожай хороший, тебя к осени домой ждут…
- Впору не распечатывать,- зарделся солдат.- Все наперед знаете…
Назад возвращались молча. Да и о чем говорить? Все и так ясно, без слов. Уже перед заставой Провоторов, оглянувшись на далекие горы, вздохнул:
- Хотите, скажу, о чем я подумал там, наверху?
- Не надо. Я знаю. Думал, для «профилактики» потащил тебя в горы майор? К чему? Ты и сам все прекрасно понял… Слова, Паша, они как будто все одинаковы, где какое Употребить - не угадаешь. Тут чутье нужно, когда подействует приказ, а когда - простое, обыкновенное слово. И главное - самому, прежде чем требовать, пример показать… Птенец учится летать, глядя на родителей.
Больше на эту тему они не разговаривали. Не так давно Провоторов прислал письмо: «…У нас здесь почти как на заставе: постоянное напряжение и поиск. Работаю начальником участка, все время на людях, с людьми. Начальником смены у меня - Николай Уралов. Когда-то - помните? - у него болела рука, а я приказал ему подметать территорию заставы… А ваш урок на всю жизнь запомнил - спасибо…»
«Мудрость и опыт ходят в папахе» - уже перед домом вспомнилась Иваницкому местная поговорка. Позади остался последний перевал, навстречу побежали строеньица в щетине зеленых заборов, замелькали буро-зеленые заплаты садов, огородов. «Воронежский одессит» поглядывал на майора с завистью: в Гагру ведь человек едет, в отпуск…
Алексей бодро подхватил два небольших чемодана - с бельем и книгами, вышел из машины. Удивился, что никто не встречает.
- Где мои-то? - весело окликнул соседку.-‹ Спят?
Она посмотрела испуганно, жалобно.
- Ой, Алексей Стефанович, лихо! Ваши в госпитале…
Он уже не слушал подробности, вскочил в машину, благо она еще не ушла - шофер завозился с мотором,- рванулся к госпиталю.
Сквозь широкое больничное окно сочился неестественно яркий солнечный свет, янтарными квадратами устилал пол. Алексей машинально старался идти потише - покой госпитальных палат и коридоров давил на уши. В голове неотступно вихрилось: «Что? Что случилось? Где мои?».