Холкин лишь потом разгадал майорский секрет. Смеялся. Говорил:
- Майор - он мужик что надо. Тонкий, понимающий. У него не глаза, а рентгенаппарат.
А майора беспокойная должность вела на другие заставы - «победа катилась по рельсам». У старшего лейтенанта Новикова заметил: территория заставы не прибрана, клумбы напоминают гербарий.
- Заработались… Убили цветы - это надо же!
- Людей не хватает, рук маловато.
Вместе смотрели, изучали, во что такое непонятное уходят руки, которых «маловато». Колдовали над листком распределения работ, высчитывали по пальцам, как в первом классе на арифметике.
- Сколько тебе лично потребуется минут, чтобы вымыть в казарме полы? - спрашивал Иваницкий.
- Пятнадцать минут,- добросовестно отвечал старший лейтенант.
- Пятнадцать. Пошли дальше. Дрова поколоть, печь истопить, приготовить обед» Сколько?
- По пятнадцать на все и полчаса на обед.
- Час пятнадцать на все,- разогнул пальцы майор.- Одному. А ты отрядил четверых, да еще времени дал два часа. Вот тебе и рук «маловато». А про цветы не забудь. Без них и жизнь покажется пресной…
Поэт приравнял перо к штыку. «Штык» политработника - его слово. Наверно, Алексей обращался с ним осторожно и бережно. Иначе бы ему не писали такие задушевные, теплые письма бывшие его питомцы. Не встречали бы на улице словами «Здравия желаю, товарищ майор!» те, кто уже дважды пережил призывной возраст, кто сам давно занимает немаловажный гражданский пост…
Рассказывать об этом Трибису? Пожалуй, стоит.
Пусть не считает, будто авторитет приходит, как пенсионная книжка, к определенному сроку. Пускай думает, ищет, находит свое, единственное и неповторимое, как когда-то искал и он.
Стоит, чтобы не ждал от жизни подсказки,- сказал свое слово сам.
ЖИЗНЬ БЕЗ ПУСТОТЫ
В родной Москве еще догорала осень - легкая и сухая, обманчиво сулящая возвращение лета,- а на Ленинград уже навалились холодные ветры, пахнущие близкой зимой. Высохший покоробленный лист стряхивало порывом с ветки; скрежеща, он полз по асфальту, притыкался к какой-нибудь решетке или бордюрному камню и замирал. Потом выпадал дождь - неистощимый и тихий, превращал горбатый задержавшийся лист в слякоть, подмерзающую обычно ночью.
Облачка пара витали над потоками прохожих, текущими по Невскому. Разноцветные зонты покачивались над головами, как гигантская крыша в заплатках.
Но и зонты не спасали - мелкий невидимый бус проникал всюду. Отяжелевшая, вроде бы загустевающая вода в Малой Невке тоже как будто остановилась, темнела внизу длинным жестяным лоскутом в каменном русле берегов… Река впадала в спячку.
А в порту вовсю кипела работа. Гукали, завывали сиренами, рявкали, свистели и подсвистывали пароходы и пароходики. Легонький, как чайка, только-только севшая на воду, стремительно мчался по какой-то своей заботе катерок, подрезал воду острой грудью. Широкий, приземистый, маслянисто-черный буксир, увешанный по бортам старыми покрышками, осторожно прижимался к лайнеру, заводил его к причалу.
Навстречу лайнеру по причалу шли пограничники осмотровой группы. В своих комбинезонах, изящных беретках они отличались от портовых рабочих разве что оружием (необходимость, все-таки военные люди!), мощными аккумуляторными фонарями, без которых не обойтись при досмотре иностранного судна, прибывшего в порт. И работа их называлась службой.
В такой же группе отправился на соседний причал и Николай Брагин, пограничник Отдельного контрольно-пропускного пункта «Ленинград», рядовой первого года службы, до армии работавший на орловском заводе «Дормаш».
Знал я о нем поначалу немногое: комсомолец, отличник боевой и политической подготовки. Говорили: цепкий, настойчивый паренек. Вот, пожалуй, и все. Но уже копились в блокноте отрывочные записи:
Полковник Гладков: - Рядовой Николай Брагин? Почему именно он? У нас таких много. Впрочем, выбор хороший…
Капитан Зубченко: - Солдаты у нас - золото. Прекрасные солдаты. Только вы их не очень-то хвалите, это расхолаживает.
Младший лейтенант Григорьев: - С Брагиным удивительно легко. Он всегда хорошо чувствует, что от него требуется.
Младший сержант Воронков: - Обыкновенный солдат. Быстро вник в службу, быстро приступил к самостоятельному дежурству. Чего тут особенного?
В тот дождливый день я, конечно же, не подозревал, какая редкая журналистская удача выпала на мою долю. Через день-другой я убедился: с Николаем Брагиным и впрямь было удивительно легко, и никто иной, как он сам и подсказал мне эту гибкую, пластичную форму очерка-монолога. Монолога современного пограничника. И хотя порой в его высказываниях сквозили некоторая лихость и картинная удаль, я не стал обращать на нее внимания. Двадцатилетним тоже свойственна категоричность. Тем более, когда за нею стоит настоящее дело.