Нужна еще искра. У Шестерикова, например, она есть». А мнением начальника заставы Ларионов привык дорожить…
2
Начальник заставы капитан Леонид Николаевич Матвеев не спешил задавать вопросы только что прибывшему из части инструктору службы собак Шестерикову. Не проявляя заметного интереса, он в то же время пристально изучал сидевшего перед ним выпускника школы служебного собаководства, будто с первого их знакомства хотел определить: подружатся они или нет?
Шестериков, смущенный таким приемом и встречей, томился. В обычное его спокойствие закрадывалось сомнение - все ли он сделал так, как полагается? Вроде все: на заставу прибыл вовремя, без опозданий, без происшествий в пути, капитану доложил четко, по форме. Так отчего же тогда молчит капитан, будто решает неимоверно сложную проблему - брать или не брать к себе вновь прибывшего?
А капитан и впрямь пытливо оглядывал Шестерикова - так, словно принимал его в свою собственную семью. Наконец осторожно, не выделяя вопроса интонацией, поинтересовался:
- Собак любите, товарищ Шестериков?
У Сергея отлегло от души: так-то лучше, ближе к делу… Любит ли он собак!.. Еще в учебном подразделении Сергей решил: на границу - только с четвероногим другом. Иначе для чего он ехал сюда, в край воспетых в песнях голубых озер, аж от самой Волги! Потребовалось бы - пошел бы к самому высокому начальству, но своего добился, доказал бы, что без собаки ему - никуда. К счастью, идти не пришлось: в части хорошо понимали, умели ценить искренние порывы. Любит ли он собак!..
- Равнодушному доверить собаку нельзя,- твердо поставил Шестериков точку.
Ответ понравился. Капитан даже зажмурился от удовольствия, сладкий холодок ответного доброго чувства заполнил его сердце - капитан тоже любил собак… Но и после этого капитан Матвеев внешне не потеплел к Шестерикову. Все так же он держал его в прицеле своих изучающих глаз и медленно, словно драгоценную влагу по капле, впитывал в себя четыре слова, сказанные Шестериковым: «Равнодушному доверить собаку нельзя».
Лишь много дней спустя Шестериков понял, чем был вызван к нему этот пристальный интерес Матвеева. Словно капитану предстояло тотчас принять бой, и он еще раз хотел убедиться, что рядом с ним - настоящий друг, который в самый тяжелый момент не дрогнет, не подведет.
Матвеев был одним из тех офицеров, кто беззаветно, до фанатизма предан границе… Поэтически настроенный заезжий корреспондент как-то написал о нем в окружной газете: «Матвеев… каждым сосудом, каждым капилляром своего сердца слышит, чувствует дыхание границы, словно она, живая и осязаемая, постоянно нуждается в его заботе и неизменно получает ее из его работящих рук».
Сергей, помнится, удивлялся: и как это удалось корреспонденту докопаться до «капилляров» Матвеева? Трудно поверить, чтобы капитан, внешне сухой и деловитый, дал повод для такой «развесистой корреспондентской клюквы».
Одно было бесспорно: капитан хорошо знал порученный ему под охрану участок границы, изучил все его особенности, сложный рельеф местности.
«Бывало,- читал Сергей все в той же статье,- капитан не спал ночами, мок под проливным дождем, увязал в неимоверно обильных здешних снегах, до изнеможения, на пределе сил, случалось, гнался и неизбежно настигал нарушителя границы… Им, немолодым, в общем-то, человеком в такие моменты владел почти юношеский азарт, откуда-то брались дополнительные силы, чтобы преодолеть гигантское напряжение, характерное для его нелегкой службы… Он, видимо, остро чувствует то, что метко выразил поэт: «Есть только миг между прошлым и будущим - именно он называется жизнь». Колоссальное уплотнение времени - «миг-жизнь» - не дает ему покоя, он словно ловит этот миг и сгорает в нем без остатка, сообщая огонь своей души товарищам по оружию… Поэтому он готов,- продолжал читать Сергей,- отдать границе все, чем обладает, ничего не прося взамен. Он может, живя с границей одним дыханием, одной заботой, состариться здесь,- как старится труженик, отбивший у диких камней и взлелеявший клочок благодатной обильной пашни,- за работой. Но он не может совершить одного - изменить ей, причиняющей ему массу хлопот, отнимающей у него огромное количество сил, предпочесть ей, от природы тревожной и настороженной, устроенность и уют. Но если бы в самый трудный день его спросили, что бы он хотел повторить из прошлого, Матвеев, нимало не колеблясь, ответил бы гордо: «Жизнь на границе!»