Николай солгал бы, сказав, что не оказался поистине заворожен этим представлением. В городах Большого Кольца он по молодости побывал на многих концертах, слышал всякую музыку: безумную и депрессивную, оркестровую и синтетическую, от которой чувствуешь себя на седьмом небе, в шаге от нирваны, а порой от которой ушами хлещет кровь, и хочется на месте самоубиться. В академические годы он сменил немало компаний по интересам и, казалось, перепробовал все. Однако никакая музыка ранее не заставляла Давыдова не столько слушать, сколько чувствовать. Словно он сам превратился в инструмент, и вибрации воздуха, исходящие от сцены, приводили в движение его струны и клавиши. Миг за мигом, один удар сердца за другим.
Николай не заметил, как потерял счет времени.
5
Давыдов оказался одинок в завороженном созерцании вечерней программы «Пионера». Привыкшая к подобному, безликая толпа пьянчуг помолчала-помолчала да продолжила свое бестолковое роеподобное гудение, и со временем однообразные разговоры, звон бутылок и бокалов, скрип то и дело отворяющихся дверей сортира слились с гитарной игрой, будто были запланированной частью музыкального сопровождения. Удивительным образом исполняемые незнакомкой песни о нелегкой доле и разбитом сердце провинциального жителя становились от того только честнее и краше.
Так или иначе, время понеслось до того стремительно, что попросту незаметно. Когда Давыдов расплатился по счету, пробило уже за полночь, и как бы ни было сильно нежелание офицера возвращаться в пустую комнату общежития, он осознавал, что не может позволить засидеться слишком допоздна, ибо планы на новый день уже построены, и отлагательств они не терпят. Пока Николай подзывал хлопочущего за стойкой андроида, прекратилась и музыка. Как будто заметив, что самый чуткий слушатель собрался уходить, девушка решила устроить перерыв. Давыдов перед выходом в последний раз оглянулся на сцену – певицы уже нигде не было видно. Одинокая гитара оказалась приставлена бочком к стулу, что, впрочем, не мешало отягощенным спиртным посетителям продолжать танцевать. Они не обратили на отсутствие музыкального аккомпанемента никакого внимания.
Николай не в первый и не в последний раз усмехнулся над чудны́ми провинциальными нравами и, стараясь оставаться незамеченным, выскользнул на улицу.
Его обдало свежей послезакатной прохладой. Чего не отнять у необжитых западных краев – так это удивительной чистоты воздуха. Давыдов перебежал улицу в направлении «Трех старателей» и, умерив шаг, вдохнул полной грудью. От переизбытка кислорода голова закружилась так, как не мотало от нескольких бутылок хмельного. Николай поднял глаза к небесам и, продолжая медленно продвигаться в сторону монумента, иступлено таращился на звезды. Было бы неправдой сказать, что, живя в Бинисе, одном из старейших мегаполисов Большого Кольца, на знаменитой Пурпурной улице которого располагается стократ больше домов, нежели во всем Борей-Сити, Давыдов никогда не видел настоящего звездного неба. Однако нависшее над шахтерским поселением полотно здесь и сейчас представлялось чем-то особенно завораживающим. Казалось, огни далеких миров светили на самом деле так близко, что достаточным было бы взобраться на стремянку, чтобы сорвать иную звезду с небосвода подобно тому, как срывают плоды с веток апельсиновых деревьев. Было диковинно полагать, что где-то среди этих звезд светит и легендарное Солнце, а рядом с ним – невидимая Старая Земля, родина полумифических предков. Она одновременно так близка, что можно протянуть руку, и так далека, что родились, выросли и умерли многие и многие поколения с тех пор, как нога последнего человека ступала по ее бескрайним просторам.
Николай шел около минуты, пока на фоне звездного неба не возникли наконец фигуры старателей, и тогда офицер остановился. Он был уверен, что на площади один; потому, когда с ближайшей скамьи донесся игривый смешок, явно обращенный в его сторону, вздрогнул от неожиданности. Оскорбленный, Давыдов в гневе развернулся, но тотчас оторопел.
Не более чем в десяти шагах от него, точно так же элегантно закинув ногу на ногу, как при игре, расположилась рыжеволосая музыкантша. Решив отдохнуть от шума и зловонной духоты «Пионера», она вышла на площадь и села на скамейку, набросив на плечи старенькую кожаную куртку, и курила тоненькую дамскую сигаретку, пар от которой поднимался вверх и терялся в кроне нависшего над незнакомкой дерева, потому никак не выдавал ее присутствия. Завидев молодого человека, пересекающего площадь в комичном, даже несколько глуповатом заворожении, она не смогла сдержаться и тихо усмехнулась.