Как бы ни было сейчас погано, Николай осознавал, что ради друзей не смеет допускать ни секунды промедления. Он, вскочив, бросился вперед по открывшемуся коридору, и тотчас вдалеке раздался отчаянный женский крик. В голове Давыдова пронесся, кажется, настоящий калейдоскоп трагических образов.
Старшина, на ходу теряя последнюю трусость, стремглав понесся на помощь друзьям.
Глава одиннадцатая. Вечный чемпион крысиных бегов
«Среди устоявшихся стереотипов жителям Большого Кольца известно о Западе то, что давно утратило актуальность. Знаменитое фронтирское правосудие. Как бы отчаянно ни старалась убедить нас поп-культура, годы лихого линчевания на фронтире безвозвратно ушли в прошлое. Нынче услышать о похождениях охотников за головами, карающих без суда и следствия – такая же диковинка, как в Большом Кольце повстречать человека, не попадавшего в автомобильную пробку. Цивилизация не терпит кощунства. Дьявол, благослови Бог цивилизацию!..»
Р.Р.
Из заметок о Западе, 22** год
50
Сколь ни любил Давыдов жаловаться на собственную невезучесть, сколь неутомим ни был в рефлексировании совершенных ошибок, к ситуации, возникшей в моргуновской шахте, старшина не имел прямого отношения. Николай пока не знал, но цепочка событий, приведшая к трагедии, запустилась ранним утром дня облавы – совершенно независимо от него. Не было обстоятельств, при которых она могла быть оборвана Николаем. Впрочем, как и некоторыми другими офицерами борейского штаба. Такое у вселенной извращенное чувство юмора. Даже невинные с виду события складываются порой мудреным образом, и никому до последнего не увидеть истинной их разрушительной силы.
Случилось так, что в восемь утра субботы, то есть немногим больше, чем за полдня до назначенного срока операции, Максим вышла из дома, готовая к службе, и девушка уже была на взводе. Она плохо спала: даже снотворное и теплое молоко не помогли ей, – а все потому, что Макс неудержимо терзали внутренние противоречия. С одной стороны, была известная ее часть: честный законник, в чьей лояльности в отношении корпоративных боссов не посмели бы усомниться ни Громов, ни его преемник. Пускай Максим бывало на семейных скопищах поддерживать общий тон негодования по поводу своей увязшей в стагнации карьеры, что ее вечно недовольным папашей обосновывалось не иначе как слепым фаворитизмом начальства, тем не менее девушка оставалась довольна положением дел. В отличие от первого помощника Минина, который не искал лавров, потому как выбирал ценить повседневные радости жизни, Максим не стремилась в авангард управления по той лишь причине, что не любила возлагать на себя непомерную ответственность. Ей было гораздо комфортнее самой отчитываться перед старшими офицерами за честно проделанную работу, нежели спрашивать эту работу с других. Этим Макс, в сущности, и занималась большую часть времени. Она тихо исполняла нехитрое свое дело, не задавая неудобных вопросов. Во всяком случае, до тех пор, пока добросовестная и верная сторона ее личности не вступала в конфликт с другой.
Вторым воплощением Максим, которое, говоря откровенно, было вовсе не уникально, являлась, конечно, безусловная патриотка-фронтирка. Семья Макс жила в Борей-Сити ровно столько же, сколько Запад в целом помнил себя, и в каждом поколении, как это происходило с большинством жителей подобных городков, верность рудной компании и ее ценностям в тот или иной момент вступали в конфликт с любовью и сочувствием родному краю. Как и всякий мало-мальски думающий человек на Западе, Максим наконец подобралась к тому непростому периоду жизни, когда былая вера в непостижимые замыслы Большого Кольца пошатнулась в ней. И так уж вышло, что произошло это сразу после исчезновения старшины Громова, когда на сцену городской жизни вышел Михаил Моргунов. Пожалуй, впервые увидев именно в этом человеке волшебный шанс на перестройку закостенелых фронтирских традиций, Макс уже не могла отказать себе в удовольствии считать бизнесмена едва ли не мессией местного разлива. Он казался ей и Творцом, и Спасителем в одном лице, и девушка была готова закрыть глаза на всякий мнимый грешок, лишь бы тот не испортил общей блаженной картины. Проблема, увы, заключалась в том, что подобная слепая вера в непогрешимость Моргунова напрямую влияла на суждения Максим как офицера корпоративной полиции. Именно по этой причине девушка до последнего не желала верить коллегам, повесившим на бизнесмена все мыслимые ярлыки зла и отступничества. Потому же она яро бросалась в споры с Николаем Давыдовым, который являлся в этом смысле зазывалой общей клевещущей процессии. Макс между тем совершенно не считала молодого старшину дурным и недальновидным законником. В некотором смысле она больше прочих жалела именно начальника, полагая, будто он стал в чьих-то руках жалкой марионеткой. Но все-таки она с трудом мирилась с мыслью, что людям, решившим выдворить Моргунова из города, удастся их сумасбродная затея. Раздираемая внутренней борьбой между долгом служебным и патриотическим, Максим, таким образом, мучилась на протяжении всей недели, пока коллеги готовились к облаве.